Каждое лето он ездил к тёплому южному морю на полмесяца минимум, где ежедневно проплывал километра по два при любом цвете флага на вышке спасателей, смущая последних своей решимостью. Километр на восходе, когда солнце ещё не так конкретно, и километр на закате, когда оно уже утрачивало свои реальные очертания. Плавать он умел хорошо с детства, когда несколько лет родители водили его на занятия в легендарный, но ныне снесённый бассейн «Динамо». В течение года он регулярно по вторникам и пятницам после работы ходил в короткий, не олимпийской длины бассейн и накручивал там по дорожке каждый раз больше всё того же километра, распугивая, как когда-то готовящийся по сложившимся обстоятельствам к своему очередному олимпийскому золоту в обычном районном бассейне Владимир Сальников, торчащие над водой и пыхтевшие от усилий не утонуть бесполые головы в тугих резиновых шапочках. Завидную форму и перманентное присутствие здорового духа он никогда не терял.

У него были очень резкие черты лица, они притягивали и отталкивали взоры окружающих одновременно. Это был тот случай, когда страшное и красивое, будучи противоположностями, соединялись на полюсах в одно завораживающее понятие. Им невозможно было любоваться, но от него нельзя было и отвести глаз. В этом состояла его природная магия обаяния. Такая внешность не оставляет никого равнодушным. Ему либо симпатизировали, либо его ненавидели, третьему он не давал ни единого шанса. Он бы не смог слиться ни с какой толпой, какой бы многочисленной она ни была, особенно в молодости, когда его жгуче-чёрные волосы отражали солнечный свет как глянец, ослепляя окружающих. В детстве его даже прозвали цыганом. Может, до цыгана он по большому счёту и не дотягивал, но что-то восточное, непознанное, загадочное в его иссиня-чёрной внешности было точно. Некоторые представители восточных народов называли его земляком и обращались к нему на своём родном языке. Словом, увидев такое лицо единожды, не забываешь его уже никогда. В разведчики его не взяли бы, к бабке не ходи. Переодевайся не переодевайся, гримируйся не гримируйся, перевоплощайся не перевоплощайся, а уродливую привлекательность лица не спрячешь никуда, если только в скафандр водолаза или космонавта, но в нём, как водится, разведчики почему-то не живут и не служат.

Ещё глаза. Тёмные и необычайно светящиеся внутренней энергией и интеллектом. Его могли принять по внешнему виду за кого угодно – была бы фантазия. Он и сам старался держаться поскромнее, не выделяться. Его встречали по одёжке, часто неуважительно, пренебрежительно, снисходительно. Был даже такой случай в то время, когда существовал дефицит бензина и на заправках выстраивались на несколько часов длинные очереди из машин: одна молодая и яркая во всех смыслах особа на подаренной ей по всему за особые заслуги дорогой машине иностранного производства, пытаясь пролезть без очереди, назвала его пролетарием, поскольку тогда он ездил на классической «копейке» цвета «белая ночь» ещё «итальянского» года выпуска. Однако всё менялось, когда люди попадали под пристальный взгляд его глаз. Отношение к нему менялось на противоположное практически моментально, на лету. Сама внешность в общем виде уже была не важна. Его целиком, всего в этом случае заменяли сплошные глаза. Это были аристократические, изысканные глубиной, волшебные глаза. Они служили не вратами в его душу, как обычно все привыкли считать, а входом в какой-то иной, сказочный мир, иную реальность – антимир. Ему можно было хамить, только не видя его глаз. В противном случае люди из кожи лезли вон, выпрыгивали из штанов или юбок в попытках обратить на себя внимание, причём что мужчины, что женщины. Все хотят в сказку, дураков нет ни среди одних, ни среди других, и каждый мечтает пройти через зеркало или найти свою кроличью нору. Нора начиналась с его глаз. Его сразу начинали ревновать и ему сразу начинали завидовать на пустом месте из-за одних только его глаз. Люди просто хотели, чтобы он только на них смотрел, озарял, что ли, их своим светом, вдыхал в них свою энергию. Нельзя сказать, что женщины все до одной в него безоговорочно влюблялись, вовсе нет, напротив. Он откровенно был на любителя, но этот любитель уже терял голову навсегда.