мое в пучину.
И приплывут акулы и, окружив меня, спросят:
Кто из нас проглотит труп, что колыхается вон там,
в воде?
Но я их не услышу.
Не знаю, где умру.
Я видел, как горел дом По-ансу;
Он сам его поджег, так как был мата-глап,
безумцем.
Если суждено мне сгореть на пожаре,
упадут на мой прах тлеющие бревна,
и соберется большая толпа вокруг дома,
и люди будут бросать воду, чтобы умертвить
огонь.
Но я их не услышу.
Не знаю, где умру.
Я видел, как Си-унах упал с дерева клаппа,
когда хотел сорвать плод для своей матери.
Если упаду я с дерева клаппа,
останусь лежать у его подножья, как Си-унах.
И мать моя не закричит от горя, ведь она давно
умерла.
Но другие закричат во все горло: Гляньте, вон
лежит мертвый Сайджа.
Но я их не услышу.
Не знаю, где умру.
Я видел труп Па-лису; он умер от глубокой
старости,
когда его волосы стали белыми.
Если умру от старости, с белыми волосами,
придут плакальщицы и встанут вокруг меня,
И подымут вой, как на похоронах Па-лису.
И маленькие дети заплачут, очень громко.
Но я их не услышу.
Не знаю, где умру
Я видел похороны в Бадуре, где покойников
обряжают в белые одежды и погребают в земле.
Если суждено мне умереть в Бадуре, и зароют меня
в землю
на кладбище, к востоку от холма, где высокая
густая трава,
пусть пройдет мимо Адинда,
и край ее саронга тихо прошуршит по траве…
Я услышу.
П. А. Генестет (1829–1861)
Шутка
О плоская страна туманов и дождей,
И слякотных дорог, и трудовых мозолей,
Навоза и гнилья, погашенных огней,
Озноба и зонтов, зубной и прочей боли!
Страна сплошных галош, болотный хмурый край
Сапожников, и драг, и прочих земснарядов,
Ты для лягушек рай, лишь уткам ты отрада,
Я твой продрогший сын, я говорю: Прощай!
Мне свертывает кровь твой климат нехороший,
Ни песен, ни страстей, ни жажды, ни мечты…
Отечество мое, носи свои галоши,
Ведь вынуто (не мной) со дна морского ты.
П. А. Генестет (1829–1861)
П. А. Генестет
Любовь
– Она, кого я больше всех любил,
Моей невестой юной не была,
Меня в аллеях сада не ждала.
Я с ней в песчаных дюнах не бродил,
Воздушных замков с ней не возводил.
– Так значит, преданной она была женой
И добрым гением, дарившим вам покой
И радость жизни, и уютный дом,
Где вы с ней были счастливы вдвоем?
Иль то была заботливая мать,
Сумевшая родить и воспитать
И охранить от жизненных невзгод
Детей, продолживших ваш славный род?
– Нет! То, была одна моя больная.
Измученная, бледная, худая.
Когда рыдал я у ее кровати,
Она меня учила умирать,
Достоинство и веру сохраняя.
Розали Ловелинг (1834–1875)
Подарок
I
Дед выдвинул старый ящик.
Часы блеснули внутри.
Внук закричал: – Настоящие!
Подари мне их, дед, подари!
– А ты не спеши, не нужно,
Они от тебя не уйдут.
Подарю, если будешь послушным.
Может, в следующем году.
– Ждать целый год? Как долго!
И сколько ты проживешь?
Ты старый, болеешь много,
А вдруг ты завтра помрешь?
Старик подумал: – И правда,
Зачем я ждал до сих пор?
Его исхудавшие пальцы
Пригладили внука вихор.
Взяв часы дорогие
(«Их носил еще твой отец!»),
Он вложил их в жадные руки.
И счастлив был сорванец.
II
К свежей разверстой могиле
Ребята из школы пришли.
Старик преклонил колено,
С трудом поднялся с земли.
Желтый гроб опустили,
Холодный подул ветерок.
– Бедный, бедный мой мальчик.