– Да хоть сегодня. Пойдем в парк?

– Нет, только не парк. Там так людно.

– Проспект?

– А там что, лучше? Давай на набережной погуляем. За «Гамид Банком».

Я соглашаюсь.

Прихожу раньше Люси. Жду ее под мостом. Опоры моста и парапет исписаны яркими трафаретными граффити «Кæд дæ ирон, уæд де’взаг зон»[5].

Люси появляется минут через десять. На ней синие джинсы, белая футболка и бурый кожаный жилет-косуха. На плече сумка с принтами Энди Уорхола. Волосы розовые.

– Зарина! – восклицает она, обнимая меня. – Рассказывай. Надолго?

– Полный отпуск, – говорю я.

– А это сколько?

– Двадцать восемь дней, долбаная фрилансерка.

– Завидуешь, да?

– Зато у меня есть трудовая книжка.

– А что это?

– У-у-у…

– Ладно, ладно. Я шучу. Смотри, что у меня.

Она расстегивает сумку и показывает бутылку «бейлиса».

Мы уговариваем ликер, сидя на парапете. У меня в сумочке жужжит телефон.

– Я недавно фотоаппарат разбила, – говорит Люси. – Сама не знаю как. Была на вечеринке у Шарка…

– У кого?

– Ну, чувак один. Татуировки рисует. Причем неплохо, хотя нигде не учился. Так вот. Вечеринка до утра, все как обычно, уснули вповалку. А утром смотрю – объектив разбит. Теперь я временно не фотограф. Занимаюсь аэрографией.

– Типа машины расписываешь?

– Ага. И мотоциклы. Видела бы ты, какую хрень мне заказывают.

– Типа снежных барсов?

Люси щелкает пальцами:

– Именно! Уже троим нарисовала.

Она достает из сумки пачку сигарет и зажигалку.

– Будешь?

– Бросила.

– Круто. А я не могу.

Она закуривает, выпускает дым через ноздри и говорит:

– А еще я рассталась с Давидом.

– Не знала. Давно?

– Пару недель.

Молчу. Люси продолжает:

– Три года. Представляешь? Три гребаных года я встречалась с ним. И теперь он сказал, что нам пора расстаться. Знаешь, как он это сделал?

– Прислал сообщение? – предполагаю я.

– Нетрудно было угадать, да? – Она выбрасывает окурок в Терек. – Он говорит, у него желания, которые он больше не может сдерживать.

– Какие еще желания?

– Другие бабы.

– Кто-то конкретный?

– Да нет вроде. Ему нужна сама возможность трахаться с кем-то еще. Не знаю, правда, кто ему даст.

Мы смеемся.

Есть пара десятков людей, включая меня, которые узнали Люси благодаря Давиду. До встречи с ним она была тихоней с факультета искусств в безразмерном белом свитере домашней вязки. Давид пел в группе, которая нещадно эксплуатировала эстетику Stooges и Velvet Underground. Играть они почти не умели, но Давид старательно корчил из себя Игги Попа, и это нравилось панкующим школьницам. Он ввел Люси в тусовку, познакомил с кучей народа. Она стала ходить по вечеринкам, выискивать в секонд-хендах самые экстравагантные вещи и писать флуоресцентными красками огромные психоделические полотна. Примерно через год группа Давида распалась, а сам он вылетел из универа, перестал сочинять песни и устроился работать на склад замороженных продуктов. В свободное время он теперь или накуривался, или играл в компьютерные игры и плел что-то про переезд в Австралию. Для меня и остальных он стал всего лишь парнем Люси. Удивляюсь, что их отношения вообще протянули так долго.

– А что ты чувствовала, когда вы с Маратом расстались? – спрашивает Люси.

– Да ничего особенного.

– Я тоже не убита. Я ведь начала встречаться с ним просто потому, что хотелось с кем-нибудь встречаться. До него у меня не было парней.

– Выходит, Австралия накрылась? – говорю я.

– Она накрылась с самого начала, – усмехается Люси. – Я никогда не верила, что у него получится. Чем бы он там занимался? Пас кенгуру? – Она смотрит на бутылку. – Будешь допивать это какао?

Я мотаю головой. Люси проглатывает остатки ликера.