– Год в Москве ничего не меняет, – говорит Арлета. – У нас с тобой замечательные дочери, Жанна! – Она поднимает бокал и смотрит на нас с Илоной. – Девочки, за вас. Пусть будет так, чтобы мы всегда вами гордились!

Полчаса спустя. Мы с Илоной одни в ее комнате. Илона сидит на кровати, подобрав ноги, и смотрит в пол. Я хожу из угла в угол и пытаюсь найти выражения помягче.

– Что за бред, Илона? Почему я узнаю, что ты выходишь замуж, не от тебя?

– Я собиралась сказать.

– Когда? Свадьба через три недели!

– Ты ведь не любишь свадьбы и все такое.

– При чем здесь это? – Я останавливаюсь к ней спиной. – Я твоя двоюродная сестра. Родной у тебя нет. Я даже не знала, что ты с кем-то встречаешься!

Она снова опускает глаза. Трет кончик носа, потом левое плечо.

– Кто он вообще? – Я оборачиваюсь. – Чем занимается?

– В таможне работает.

– И это все?

– А что еще ты хочешь услышать?

– Блин, – вздыхаю я. – Как давно вы вместе? Как его зовут?

– Пару месяцев. Эльбрус. Фамилию хочешь знать?

– Пару месяцев?!

– Я непонятно говорю? – огрызается Илона.

– Пара… Это ведь значит два?

– Или чуть меньше. Это принципиально?

– Вообще-то это странно – выходить замуж за человека, которого знаешь полтора месяца, – говорю я.

– А ты не допускаешь, что мне было достаточно и месяца, чтобы понять?

– Нет.

– Ох, Зарина…

– Что?

– Ничего. – Она выпрямляет спину и поднимает голову. – Что еще ты хочешь знать?

– Сколько ему лет?

– Тридцать четыре.

Медленно подхожу к кровати и сажусь.

– Мне послышалось или ты только что сказала «тридцать четыре»?

– Только не начинай.

– Не начинать что? Твоему жениху тридцать четыре!

– И что? Для парня это совсем немного.

– Но ведь тебе двадцать два. Что вас может связывать?

– Значит, есть что-то. Все ведь не просто так.

Она натужно улыбается. Кожа на ее левом плече покраснела.

– Я так поняла, у вас будет настоящая осетинская свадьба, – говорю я. – Со всеми этими делами?

– В общем и целом.

– И фату наденешь?

– Да.

– И соседский мальчик будет снимать ее палочкой с цветными лентами?

– Да.

– И ты будешь кормить старушек медом, а потом стоять в углу в доме жениха?

– Не пойму, чем ты недовольна. Я твой выбор никогда не осуждала.

Я подскакиваю.

– Какой такой выбор?

– Ты понимаешь.

– Вот как. Не осуждала, значит?

– Я никогда не вмешивалась. Это главное. Сама-то ты что? Тебе двадцать четыре. Пора подумать, как устроить свою жизнь.

На ее шее и груди проступают красные пятна. Внезапно Илона начинает петь:

– Цы сусæг кæнон, бирæ кæй уарзын. Бирæ кæй уарзын, гъей[2].

– Перестань! – умоляю я, хотя поет она хорошо.

– Мæ иунæг уарзон, дæумæ кæй бадын. Дæумæ кæй бадын, гъей[3].

– Пожалуйста, перестань!

– Уæд хъазты куы вæййын, фæрсгæ мæ кæнынц, фæрсгае мæ кæнынц. Курæг дæ куы ис, уæд мой куыд нæ кæныс? Мой куыд нæ кæныс?[4]

– Заткнись! – срываюсь я.

Илона замолкает, отворачивается к стене и разражается громким хриплым хохотом. Этот хохот звучит беспрерывно около полуминуты, затем становится реже и затихает. Несколько секунд ее плечи беззвучно содрогаются, потом она оборачивается и обнимает меня. Я достаю зубочистку из ее волос.

К следующему утру пропущенных звонков от Алана уже двенадцать. Тон сообщений доходит до истерики: «Почему не отвечаешь?», «Дай хотя бы знать, что ты в порядке». Пишу ему: «Все в порядке. Спасибо».

Звонит Люси:

– Привет, – говорит она. – Извини, я вчера спала до обеда, а вечером забыла перезвонить.

– Ничего страшного, – отвечаю. – Только это было позавчера.

– Позавчера? Серьезно? – Кажется, она и вправду не помнит, куда делся целый день. – Как же так?

– Не парься. Я во Владике.

– Круто! Когда увидимся?