– Я помню чудное мгновенье[12], – пробормотал я себе под нос без выражения. – Передо мной явилась ты. Что там. Блин.

– Как мимолетное… – подсказал Коля.

– Как мимолетное… – повторил я, поморщившись, – виденье!

– Как гений чистой красоты, – рассмеявшись, закончил друг. – Нет, Рудь, так дело не пойдет. И вообще, если ты стихотворение выучить не можешь, как запоминаешь такие сложные шахматные комбинации?

– Это другое. Шахматы, они. Там тактика есть, а не просто рифмы. Тактика! Представь, Коль, что ты полководец, и тебе нужно каждый шаг продумать и взвесить. Надо думать на три хода вперед противника.

– Я понял, понял, – отмахнулся Коля, зевнув.

Он пытался не смотреть на мое лицо и поэтому старательно отводил глаза. Увидев меня впервые сегодняшним вечером, друг ахнул от ужаса, но по моему взгляду понял, что комментариев я слышать не хочу. И он молчал, пока наш разговор окончательно не зашел в тупик. Я вновь расставил фигуры на шахматной доске, влепив сам себе мат за черных.

На улице практически стемнело, и я написал отцовскому водителю с просьбой меня забрать.

«Как раз я успею доиграть партию к тому моменту, как он приедет», – решил я.

– Давай я поговорю с отцом, – внезапно предложил Коля. – Он должен послушать и поговорить с твоим папой… Рудь, у тебя все лицо в синяках. Это ненормально.

– Не надо! – воскликнул я, подскочив на кровати так, что фигуры повалились и раскатились в разные стороны. – Ты не посмеешь. Не лезь.

– Ты так сильно боишься.

– Не боюсь! Просто правда может стать хуже. Он решит, что я жалуюсь. – Я шмыгнул носом. – А я не жаловался! И да, я вчера его разговор слышал. С какой-то женщиной. Он говорил, что виноват.

– Это не отменяет отвратительности его поступка, – жестко сказал Коля. – Не в первый раз ведь происходит. Рудольф, может, все-таки через отца.

– Не лезь! – рявкнул я и резко стукнул кулаком по шахматной доске. – Ты плохо слышишь? Это сделает хуже!

Коля вздрогнул.

– Не кипятись. – Он изумленно вскинул брови. – Как хочешь, Рудь, только успокойся, пожалуйста.

Он положил ладонь мне на плечо, чуть сжав, но я ее сбросил и быстро начал собирать рассыпавшиеся фигуры. Наспех скинув их внутрь доски и защелкнув ее, я схватил телефон.

– Чего ты так разнервничался? – удивился Коля. – Извини.

– Мне пора.

Я спрыгнул с кровати и написал сообщение водителю. Коля поднялся за мной, отложив учебник по литературе в сторону.

– Давай я хотя бы попробую узнать, с кем он разговаривал?

Коля так расстроенно прислонился к косяку, что мне даже стало его жаль. Поэтому я резко кивнул, сунув шахматную доску в рюкзак, и зашагал к двери. Мне становилось страшно: если в голову Коли сейчас закрались такие мысли, то он наверняка может самовольно решить мне помочь.

Я не нуждался в его помощи. Я вообще ни в чьей помощи не нуждался.

– Пока, – бросил я, второпях натягивая утепленные ботинки. В первых числах ноября стояла слякоть, пачкавшая обувь, и промозглая прохлада вынуждала посильнее кутаться носом в кашемировый шарф.

Дверь за моей спиной захлопнулась, а ответа от Коли так и не последовало. Сердце неприятно заныло от обиды, но ведь я сам был виноват, что его оттолкнул, накричал, отказался от помощи. Машинально я прикоснулся к синяку на скуле кончиками пальцев, скользнул до разбитой губы, а потом спиной прижался к отделанной керамогранитом стене парадной.

Водитель наверняка уже приехал, но я медлил: еле переставлял ноги по ступенькам, а дверь, ведущая из парадной, оказалась до того тяжелой, что пришлось навалиться на нее всем телом.

Подняв голову, я заметил, что Коля наблюдал за мной из окна. Вряд ли с пятого этажа он мог заметить мое виноватое выражение лица, но я все равно скорчил гримасу и помахал ему рукой. И Коля все-таки помахал мне на прощание тоже.