– Я найду аптечку, – негромко сказала Ира, усадив меня в гостиной.

– Ага, – шепнул я.

Рэй запрыгнул ко мне на колени, и я мягко потрепал его за ушком. Он хотел было вылизать мое лицо, но бдительная Ира, вернувшаяся с ватой и хлоргексидином, быстро приняла меры.

– Инфекция! – воскликнула она, спихивая щенка с моих колен.

– Поласковее, – нахмурился я. – Он же просто маленький и радуется.

Хлоргексидин почти не щипал, больно было от прикосновений. Я то и дело судорожно втягивал в себя воздух сквозь зубы, тихо шипел и все время пытался увильнуть от Ириной руки. Она кружила возле меня, не позволяя вывернуться, и требовала сидеть ровно, ведь я уже не маленький, по ее словам. Не подействовало – я крутился и хныкал от боли в разбитом лице.

– Тебе надо лечь, – наконец убрав вату и хлоргексидин подальше, вздохнула Ира. – Вдруг сотрясение?

– Меня не тошнит, – пожал я плечами. – Голова не кружится. Других симптомов тоже нет.

– Все лицо в синяках будет…

– Зато в школу не пойду, – внезапно нашел плюс я. – Мне совсем не хочется туда ходить.

Простынь подо мной опять взмокла от пота, пока я ворочался, пытаясь уснуть. Лицо все еще ныло, и спать на боку, уткнувшись разбитой скулой в подушку, было больно. Все тело горело, не помогала даже прохлада из открытого на проветривание окна. Комната давно погрузилась во мрак. Я не спускался к ужину и отца не видел с обеда – он не заходил ко мне в комнату, а я не рвался из нее выбираться. Забытый «Гарри Поттер» валялся у тумбочки.

Единственным, кому безмятежно спалось ночью, был Рэй. Он свернулся клубком в моих ногах, прямо на одеяле, и чуть похрапывал во сне. Дотянувшись, я коснулся кончиками пальцев его шерстки, погладил, и щенок встрепенулся, доверительно подставляя макушку под мою руку.

Желудок заурчал, стянутый голодом, и я с трудом спустил ноги с кровати, засунув их в мягкие уютные тапки.

– Пойдем, – шепнул я Рэю. – Отрежу тебе колбаски.

Пока отец и Ира спали, можно было угостить Рэя чем-нибудь очень вкусным – обычно он питался только сухим кормом. Не знаю, понял ли щенок слово «колбаска», но уж очень радостно он соскочил с кровати и ринулся к двери. Я, шаркая ногами, пошел за ним.

Наши с отцом спальни располагались недалеко друг от друга, через дверь, ведущую в ванную комнату. Обычно я слышал, когда отец возвращался, а он контролировал мой режим.

Его комната оказалась приоткрыта, хотя обычно папа плотно захлопывал дверь, иногда даже запирал ее на щеколду, особенно по вечерам, будучи уставшим после работы. Из спальни доносился его тихий, но рассерженный голос.

– Я все для него делаю, все! – агрессивным шепотом говорил он кому-то. – Но сегодня опять сорвался…

Я прислушался. Рэй тоже замер у моих ног, выжидающе подняв голову. Сделав несколько аккуратных шагов, я замер у отцовской двери.

– Рудольф все время меня выводит! Почему он не может быть просто нормальным, обычным ребенком?!

– Он и так ведет себя как обычный ребенок, Всеволод… – отвечал ему женский преломленный сотовой связью голос.

С опаской я заглянул в тоненькую щелку между дверью и косяком. Папа сидел на кровати еще в костюме, и телефон, включенный на громкую связь, валялся рядом. Отсюда было видно, как у него тряслись руки, а правый глаз слабо подергивался.

– Нет, он ведет себя отвратительно! Он ужасно учится, дерется, дерзит!

– У него переходный возраст… – мягко настаивала женщина.

– Я опять не сдержался! Я же не хотел, не хотел его и пальцем трогать! Но он вывел! Он сам виноват!

Перестав дышать, я вслушивался в каждое отцовское слово и никак не мог понять, с кем он говорит. Его собеседница молчала. Рэй тихонько поскуливал и мог выдать наше присутствие, поэтому я еле слышно шикнул на него.