– Может, с ним стоило поговорить? – наконец опять раздался женский голос. – Что вы чувствуете, Всеволод?

Теперь замолчал отец.

– Вину, – помедлив, выдавил он. – Не могу на него смотреть. Я опять сорвался и не знаю, как это исправить.

Папа шумно выдохнул и откинулся на кровать прямо в костюме. Он положил телефон себе на грудь, чтобы лучше слышать собеседника. Чудом он до сих пор меня не заметил. Рэй гавкнул, и я отшатнулся в сторону.

Теперь мы точно привлекли его внимание. Окончание разговора я уже не уловил, потому что рванул к лестнице, боясь быть застуканным за подслушиванием. Собака ломанулась за мной. Дверь отцовской спальни скрипнула, открываясь, и он показался на пороге. Я виновато посмотрел на него, но папа скользнул по мне отрешенным, невидящим взглядом.

– Ты почему не спишь?

– Я не ужинал и теперь хочу есть, – брякнул я первое, что пришло в голову.

– В холодильнике, кажется, еще осталось рагу с курицей, – отстраненно произнес отец. – Разбудить Иру, чтобы она подогрела?

– Пусть спит, я сам!

Кивнув отцу, я направился по лестнице на первый этаж. Щенок давно ждал меня внизу, неслышно сбежав по ступенькам. Я почти преодолел половину спуска, как услышал отцовский оклик.

– Рудя, – позвал он.

Я удивился: обычно папа называл меня только Рудольфом и никак иначе.

– Да?

– Через неделю ты едешь в Будапешт на международный турнир. Хочешь, купим тебе новую шахматную доску?

Папа купил мне целых три шахматные доски. Одну с красивыми, сделанными под мрамор полями и такими же мраморными фигурами. На белых виднелись черные и темно-коричневые прожилки, а на черных – светло-бежевые. Вторая доска была сделана из красного дерева, покрыта дорогим лаком, а фигуры на ней возвышались тяжелые, из настоящего металла, и такие реалистичные, будто я держал в руках искусно отлитых оловянных солдатиков.

Кроме двух больших досок, папа подарил мне новую карманную. Она была чуть больше моей старой, уже почти развалившейся, и сделана не из дешевого пластика, а вполне себе приличного. Именно на ней я двигал фигуры, распластавшись на кровати в комнате у своего единственного друга Коли. Он в этом году стал первокурсником филфака, и я попросил помочь мне с литературой.

– Рудь, если ты не будешь слушать, никогда не осилишь литературу, – окликнул меня Коля, как только я передвинул белого коня на f3, решив сыграть испанскую партию[11]. – В ней думать надо. Над стихотворениями, произведениями, смыслами… А ты на шахматы отвлекаешься.

Коля был моим старшим товарищем, а его отец – близким другом моего папы. И, несмотря на подкрадывающийся вечер, я сидел у него в гостях, и никто не гнал меня домой. В Колиной комнате было тепло и уютно: стены оклеены приятными бежевыми обоями, напоминавшими декоративную штукатурку «короед», на полу расстилался светлый ковер с длинным ворсом, а лучи закатного солнца падали мне прямо на лицо.

– У меня турнир через неделю, – важно заявил я. – Улетаю в Будапешт.

– Зачем тогда тебе вообще литература? – с недоумением поинтересовался Коля. – Ты же должен понимать, что она развивает твой мозг, и.

– Чтобы Инесска не орала, – перебил его я, – и чтоб отец не ругался. История мне нравится куда больше литературы. И вообще, я читаю! Просто не эту муть.

– Классика не муть! – возмутился Коля.

– Еще какая! – припечатал я, одним махом скинув фигуры с доски, а потом расставляя их по новой. – Хочешь сыграть?

– Чтобы ты опять влепил мне детский мат? Нет уж! – недовольно хмыкнул Коля. – Давай-ка лучше Пушкина выучим, тебе его сдавать.

Я недовольно застонал и откинулся на подушку. Коля же выжидающе смотрел на меня.