– И то, и другое, и третье, – а с чего начать и чем продолжить я не то, что не понимаю, вообще не знаю.

– Разрешите, я приготовлю?

– Давай, только недолго, – сказал Машинист, – посмотрим, чему ты там научился.

– Где? – лукаво толкнула его локтем в бок, как подумал Маш, Костюмерша, ибо кроме фасонного платья с вырезом, увидел на ней еще фартук цветов необыкновенных и лифчик тоже – почти розовый, если убрать неотстирывающуюся уже черноту на нем.

– Он думает, что я шпион, – сказал я.

– Какой?

– Немецкий, наверное, если здесь, на вольном-то поселении, не бывает других.

– А ты?

– Не знаю, – ответил я, – но, кажется, мы решили, что вы решите, кто из нас кто.

– Ладно, если Ванов не испортит всю нашу обедню, после Цыпленка Табака – решу, – улыбнулась она, как можно подумать всю жизнь только и тем и мечтавшая заниматься:

– Никогда больше ничего не готовить, кроме разогрева в микроволновке пиццы, – а:

– Что это? – надо было еще хорошенько разобраться, что не только пирог с грибами, но и медведя надо когда-то грохнуть – это однозначно, ибо от кого добывать сыр и как его преобразовывать соответственно – тем более нам неизвестно. – Одно слово:

– Глушь лесная, – ибо хорошо, потому что поселение, да, но ведь Вольное!

И я приготовил.

– Что это? – спросили они оба хором.

– Вам записать, или так запомните?

– Мне потом скажешь, хорошо? – не смогла улыбнуться она набитым уже до упора ртом, ибо запах чеснока, перца черного и, возможно, даже душистого, перебивал отсутствие любого запаха.

– Но это не пицца, – однозначно дополнил ее рассказ второй машинист, – если считать, еще точно не установленным, кто из нас кто – более точно.

– Где?

– В Одессе.

– Не советую придумывать, я был в Одессе, телки, предлагающие себя уже в столовой, да, были, одна даже сразу в знак согласия положила мне ногу на ногу, что уже не оставляло никаких сомнений.

– Каких? – спросила профессор кислых щей, временно снятая с работы Ваном.

– Что будет, потому что было, – смело ответил я.

– Невероятно!

– Что именно, что было, или наоборот, уже никогда больше ничего и не будет, кроме этой ее ноги на моей ляжке?

– Повтори, пожалуйста, вопрос.

– Нет, ответь просто, если ничего не запомнила: первое или второе?

– Первое.

– Хорошо, отвечу: между первой и второй промежуток небольшой.

– Это значит, как я понял, – сказал Машинист, – то, чего не было – никогда и не будет, а если было – значит и раньше тоже, трахались до упора, но еще не знали, что опять увидятся.

– Я не понимаю, – ответила ему эта Лара – или я даже не спросил ее, как звали раньше, – почему с такими познаниями прошлого и будущего ты абсолютно не можешь понять настоящего?

– Что я не понял?

– Ты до сих пор не мог дать вразумительного ответа на вопрос Ванова, почему у тебя раз в неделю, или пусть даже в две, рвет пробку?

– Я уже всё написал: диверсанты!

– Ты признался, что диверсант?!

– Нет, вы посмотрите на неё, дура – она и есть.

– Диверсантка? – встрял я.

– Она? Да, в принципе, похожа. Хотя для тебя, как для человека умного, повторю:

– Диверсант тот, который был третьим, но сбежал.

– Вы тоже согласны, что был еще третий? – спросила она.

– Ты не удивляйся, что она всё пытается допросить тебя, – обратился ко мне Машинист, – все знают, что она бывший контрразведчик, а здесь только на Химии.

– Откуда?

– Она сама, как будто нечаянно, постоянно проговаривается.

– Я это тебе не говорила, а только Ванову, чтобы не приставал жениться, иначе выйду когда-нибудь на свободу, то он у меня сразу пойдет в штрафбат или на передовую.

– Как, простите? Ибо, война-то уж кончилась.

– Да? – спросил просто по-простому только что вошедший Ванов, и, положив свою бывшую офицерскую фуражку на стол, добавил: – Ми не знали.