– А что с моим возрастом? – Защита? Оправдание? Протест? Нет, скорее – жалкая попытка ухватиться за уходящую молодость, за призрачную надежду на то, что еще не все потеряно.

– Скоро сыграете в ящик, – прямо в лоб, без обиняков, как удар молотка по крышке гроба. – А если женитесь, этот процесс ускорится вдвое, а то и втрое. – Женитьба. Смертный приговор, подписанный собственной рукой, похоронный марш, сыгранный на свадебном торжестве. – За Жанетт нужно присматривать. Она у нас новенькая, только пришла, и пока непонятно, что у нее в голове. Всякое может случиться. – Видимо, у вас есть на что глаз положить. – Деньги. Богатство. Наследство. Что еще может интересовать этих стервятников, этих падальщиков.

– Вы не ответили на мой вопрос. – Настойчивость – последняя линия обороны, последняя искра надежды в темноте отчаяния. Вопрос. Простой, конкретный, без всяких фигур речи и метафор. Вопрос о цене, о деньгах, о той сумме, которой можно измерить человеческую судьбу.

– На какой вопрос? – Притворное недоумение, игра в глухого, тяжеловесная стена непонимания, за которой прячется цинизм и жадность. Какой вопрос? Будто их было несметное количество, но важен был смысл, а не звон монет и шелест купюр.

– Сколько паспорт стоит. – Прямо в цель, как пуля, как гвоздь в крышку гроба последних иллюзий. Стоит. Цена. Сколько стоит свобода? Сколько стоит любовь? Сколько стоит человеческая жизнь, загнанная в угол, отчаявшаяся и готовая на все?

– Мой тебе совет, – покровительственно, снисходительно, как учитель неразумному ученику, как отец блудному сыну. – Ты оплатил за три дня, от себя я могу добавить еще один день, а потом гони ее в шею, не глупи, слезы проститутки ничего не стоят, у нас страна свободная, никто насильно никого не держит, либо это призвание, зов души, либо отрабатывают старые грехи.

– И все-таки, за сколько могу выкупить паспорт, – упорство – неистребимое, как сорняк, пробивающийся сквозь асфальт безнадежности. – Вы же сами сказали, у нас свободная страна, зов души или грехи. – Ирония – горькая, как полынь, как яд, медленно разъедающий изнутри. – Так сколько же стоит отмыть ее грехи?

– Что, стыдно вернуться с пустыми руками? – Насмешка – злая, как укус скорпиона. – Похвастался, что вернешь ей паспорт? – Самомнение – раздутое, как жабий пузырь, как пустая гордость перед лицом неизбежной трагедии. – Извини, друг, но паспорт не продается, – окончательный приговор, несгибаемая стена отказа, последняя черта, за которой – только безысходность. – Поверь, это в твоих интересах. – Угроза – скрытая, завуалированная, но от того еще более зловещая, как тень смерти, нависшая над головой обреченного.

«Задержался, значит» – голос ее, Жанетт, в дверях, как эхо с того берега, берега дня, что уже тонет в сумерках. Задержался. Заплутал в лабиринтах мыслей, в переулках времени. Она ждала, пока я, черт знает где, бродил, пока мысли мои, как воронье, кружили над свалкой дня. «Я думала, может, приберусь» – приберусь, как будто пыль стряхнуть с крыльев бабочки, прибраться где? В моей квартире? В моей черепной коробке? «Но тут, смотрю, чисто и прибрано.» Чисто и прибрано. Инвентаризацию провели, чистота, пункт первый, порядок, пункт второй. А где пункт третий, пункт душа, пункт хаос, пункт жизнь, в конце концов? Чисто и прибрано, как в музее восковых фигур, все на месте, все блестит, только вот дыхания нет, тепла нет, жизни этой чертовой, что вечно норовит вылезти за рамки, просыпаться пылью под кровать, оставлять пятна на скатерти, путаться в волосах, как паутина, а их нет, нету, выметено все, выдраено, до блеска, до скрипа, до тошноты. «А кто у тебя убирает?» Голос ее, как игла, прокалывает этот вакуум чистоты. Кто убирает? Вопрос, как будто экзамен, как будто надо оправдаться, что не погряз в свинарнике, не зарос мхом забвения. «Женщина приходит,» – слова как камни, тяжелые, нехотя вылетают. Женщина. Тень, призрак, имя забыл, да и не важно, приходит, раз в неделю, как часы, как приговор, стирает следы, полирует поверхности, как будто пытается выскоблить меня из этого пространства, выскоблить мою память, мои мысли, мое это чертово… присутствие. «Ну, я вижу, ты один живешь.» Один. Как перст указующий, как маяк в тумане. Один. Среди этой чистоты, этого порядка, этой вылизанной пустоты. Один. «Особенно и убирать-то нечего.» Нечего. Вот оно, главное слово. Нечего. Пустота, вакуум, зеро. Нечего убирать, потому что ничего нет. Ничего не осталось. Только эта чистота, как тяжесть, этот порядок, как приговор, и я, один, в центре этого стерильного небытия. Нечего… слова, слова, как пыль, как сор, как мусор, вертятся, кружатся, и исчезают, а пустота остается. Вечная. Неизменная. Чистая. Прибранная. Пустая.