Одна из наших мам слышала, что девочка якобы просто ушла сама. Или родители сказали, как зовут пропавшую, а потом, оставив нас дома, отправились на ее поиски в составе специально собранной группы. Или же мы жили за пределами города, и родители вообще ничего нам не говорили, телефон в коридоре молчал, и о том, что случилось, мы узнали лишь в понедельник, когда пошли в школу.

30 ноября 2001 года, пятница

Теперь, когда Констанцию Бьянки спрашивают, есть ли у нее дети, она говорит, что всегда хотела стать астронавтом. Это не ответ на заданный вопрос, и обычно ее слова вызывают смех. На ее нынешней работе Констанция должна постоянно улыбаться и шутить, поэтому она добавляет: «С детской коляской в космос не полетишь». Однако она умалчивает о том, что до сих пор мечтает стать астронавтом. Вращаться на орбите вокруг Земли, плыть в холодном стерильном пространстве, где не с кем поговорить, кроме как с Центром управления полетами… Эта мысль действует на нее успокаивающе. Облегчает жизнь. В космосе детей нет. Своих одноклассниц из школы для девочек Констанция всегда считала дурами за то, что они хотят стать мамами, спешат поменять одну тюрьму на другую. А сама? Чем она лучше их? Если б в конце девяностых Констанция все еще поддерживала связь с кем-то из своих школьных подружек, они, наверное, пришли бы в недоумение, узнав, что она прозябает в захолустье. Такой женщине, как Констанция, самое место в большом городе. Правда, увидев Стива, они перестали бы удивляться. Муж Констанции был красавчик-итальянец, и это говорило само за себя. За таким любая женщина пошла бы на край света.

После полудня в пятницу Констанция первой позвонила Эвелин Томпсон, спросить, пришла ли Эстер домой с Ронни. Когда повесила трубку, у нее возникло ощущение, будто некий зверь пожирает ее изнутри. Стоя в кухне, она вдруг с ужасом осознала, что нарекла дочь одним из тех имен, которые на слух звучат как имя пропавшей девочки. «Эстер Бьянки», – громко произнесла Констанция в пустой комнате. Дочь она назвала в честь матери своего отца. Многие часто отмечали, что это имя устаревшее, в наше время такое новорожденным не дают. Сейчас, произнесенное вслух, оно имело некий ужасный ритм, было пронизано неотвратимостью. С экрана телевизора оно прозвучало бы как приговор: все, Эстер больше нет. Констанция ходила по дому, заглядывая в каждую комнату, в каждый шкаф.

Она никогда не любила брать на руки чужих детей. Если какой-то малыш смотрел на нее, она отворачивалась, искала глазами бокал вина или другого взрослого. Но с того мгновения, как Эстер приложили к ее груди, нити всепоглощающей любви сами собой сплелись в веревку. В тот день на свет появилась Констанция-мать. Она держала дочь на руках и думала: «Это мой ребенок».

Когда Эстер было четыре года, скончался отец Стива. Они приехали из Мельбурна в Дертон на похороны. Мать Стива выглядела немощной и одинокой. Констанция до сих пор помнила, что на Эстер тогда была серая водолазка, потому как черных рубашек в ее гардеробе не имелось. Водолазка была слишком теплой для той погоды, какая стояла в те дни. Эстер жаловалась, что от нее чешется все тело, и по окончании церковной службы Констанция разрешила дочери снять свитерок. Эстер бегала между скорбящими в белой маечке. Констанции хотелось прижать к себе дочь, потрогать впадинки под хрупкими лопатками. После похорон Стив заладил про свое детство. Он хотел, чтобы и Эстер жилось так же вольготно. Чтобы она могла сама ходить в школу и всюду гонять на велосипеде. «В маленьком городке безопаснее», – говорил он. И Констанция сдалась, уступила, потому что пыталась быть послушной, сговорчивой женой.