Грязный город Хэйли Скривенор

© Hayley Scrivenor 2022

© Новоселецкая И., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2024

Посвящается моей матери Данине.

Во-первых и навсегда. А также Дэниелу – за то, что подбадривал меня. Всем нам и нашим бедам.

И всем, кому не удается выжить

4 декабря 2001 года, вторник

Мы ждали, когда сложится полная картина.

Ночная мгла до конца не рассеялась. Но даже если бы светило солнце, нам не было нужды осматриваться вокруг. Куда ни кинь взгляд, все та же выжженная земля, из которой лениво пробивались кое-где пучки сухой травы, у ограждения – тот же бетонный желоб для воды со следами ржавчины по верхнему краю, такие же белые кипарисы, что одиноко стояли во владениях наших семей. До боли знакомый пейзаж. И мы знали, что опять нашли это место, по смрадному запаху, который забивал носы и драл глотки, будто глубоко запихнутый жгут. Это был запах овечьих трупов, брошенных гнить на солнце.

Водитель пикапа повернул руль, чувствуя, как натягиваются на руке швы зашитой раны. Со своего места в кабине он видел вдалеке неясные очертания родного дома. Всходило солнце. На некоторое время он уезжал с фермы и теперь, по возвращении, проверял ограждения. Если б вел машину на метр дальше от них (а на таких огромных площадях метр – это ничто), проехал бы мимо, так ничего и не заметив. Но пикап вдруг слегка накренился, колесом проваливаясь в рыхлый грунт. Мужчина открыл дверцу, и его мгновенно, как и нас, облепила нестерпимая вонь. Выбравшись из машины, он обошел пикап и взял из кузова лопату. Мы, дети, все слышали и видели. Затрудненное дыхание мужчины периодически заглушал скрежет вгрызавшейся в землю лопаты. Лицо его искажала гримаса боли. Мы заметили, как перекосились его плечи, когда лезвие полотна ударилось обо что-то плотное. Это был явно не затвердевший ком почвы и не корень растения. Мужчина присел на корточки, ладонью счистил землю со своей находки и провел пальцами по блестящему черному полиэтилену. Четыре дня миновало с тех пор, как Эстер Бьянки видели последний раз, в том числе мы.

Солнце уже поднялось высоко. Пот заливал мужчине глаза, струился по его спине. Мы видели, как он моргает. Мужчина выпрямился во весь рост, лопатой сгреб грунт с края ямы. Земля всего на пять-шесть дюймов покрывала сверток, который в длину был гораздо больше, чем в ширину. Полиэтиленовая пленка выскальзывала из рук мужчины.

Позже полицейские отчитают его за то, что он переместил труп. Ему следовало немедленно вызвать представителей власти, едва он заподозрил, на какую находку наткнулся.

– Ну вызвал бы я вас. А вдруг это оказался бы теленок или еще какая ерунда. Получается, вы приехали бы напрасно? – заявил в свое оправдание мужчина, вскинув брови.

«Зачем бы теленка стали заворачивать в черный полиэтилен?» – подумала про себя женщина-следователь. Вслух она этого не сказала.

Здоровой рукой мужчина потянул сверток из ямы. Земля его отпустила, а мужчина упал, неловко подогнув под себя ногу. На карачках отполз в сторону, едва не воя от боли в заштопанной руке, на которой разошлись швы. Затем поднялся с земли, посмотрел на дом в отдалении и шагнул к свертку. Не обращая внимания на боль, на тошнотворную вонь, он развернул полиэтилен и тотчас же отшатнулся, зажимая рукой рот.

Что все это значит? Пока мы можем только сказать, что мы там были, видели, как кровь сочилась сквозь рукав его рубашки, когда он пошел прочь от тела Эстер Бьянки, озираясь по сторонам, словно надеялся найти ответ где-то в поле.

30 ноября 2001 года, пятница

Однажды Эстер так защекотала меня, что я обмочилась. Мы были у нее дома, на заднем дворе.

– Эстер, перестань! – взмолилась я, хохоча сквозь боль.

– Не будет тебе пощады! – кричала она.

В наших играх Эстер была заводилой, придумывала то одно, то другое, пока я обмусоливала детали. Нам было по восемь лет.

Я повалилась на землю. Эстер уселась на меня верхом. Столько лет прошло, но я до сих пор помню, как она впивалась пальцами в мой мягкий живот, а я покатывалась со смеху. Закатывалась так, что не в силах была продохнуть. Ощущение примерно такое же, как при прыжке на глубину водоема: ждешь и ждешь, когда ногами коснешься дна, чтобы оттолкнуться от него и вынырнуть на воздух. И вдруг я увидела – сначала увидела, а потом уже почувствовала, – что на моих спортивных шортах расплывается мокрое пятно. Эстер тоже это заметила. Я задом отползла от нее. Девочки моего возраста в трусы не мочатся.

Никогда не забуду, что она тогда сделала. Эстер встала, отступила на шаг. Я ждала, что она сейчас завизжит, начнет глумиться надо мной, но увидела, как из-под ее короткой юбочки по длинной ноге течет янтарная струйка. Ее белую кожу покрывали синяки – лилово-бурые отметины, как на крупе серого в яблоках коня. На белых носках, которые она надевала в школу, расплывалось светло-желтое пятно – такого же цвета, как занавески на кухонном окне в ее доме.

Широко улыбаясь, Эстер схватила шланг, повернула до отказа водопроводный кран и пальцами зажала струю, усиливая напор. Визжа, мы принялись вырывать шланг друг у друга. Я уже и не вспоминала про свой конфуз. Пыль кружилась над растекавшейся лужей, постепенно впитывавшейся в землю.

Мама Эстер, Констанция, качая головой, заставила нас раздеться у входа в дом. Мне она дала свою рубашку. Та была длинная, как платье, доходила мне до колен. Нижнего белья на мне теперь не было: Констанция не додумалась предложить трусики дочери, а я сама не попросила. Помню свое ощущение трепетного возбуждения, когда я сидела на заднем сиденье юта[1] отца Эстер в одной только тоненькой белой хлопчатобумажной рубашке. Я обожала ездить домой со Стивеном, как я называла отца Эстер по его настоянию. Сидя с ним в машине, я воображала, что он мой папа и мы куда-то едем вместе. Сам Стивен много не разговаривал, но мне кажется, он с удовольствием слушал мою болтовню. А я готова была сделать что угодно, лишь бы рассмешить его. Маме я никогда не признавалась в том, что Стивен мне очень нравится. Она всегда сердилась, если я начинала расспрашивать ее про своего отца. В этом Эстер имела еще одно преимущество передо мной: у нее был отец. Но я ей не завидовала. Она заслуживала того, чтобы у нее был отец, крепкий, мускулистый мужчина, который запросто поднимал ее вверх и кружил в воздухе. Отец, который любил ее так же сильно, как я.

Свое имя Эстер моя лучшая подруга носила с величавой непринужденностью, как королева – корону. Меня она всегда называла «Ронни». Взрослое имя, которым меня нарекли, мне не шло. Чарующие слоги Ве-ро-ни-ка ко мне не имели отношения. Нам было по двенадцать лет, когда она пропала. Я тогда была плотно сбитая, важная, ростом меньше, чем Эстер, но полная решимости диктовать правила игры. Когда мы на переменах в школе изображали Могучих рейнджеров, я всегда присваивала себе право распределять роли и сердито топала ногами на других детей, осмелившихся выдвинуть свои идеи. Но с Эстер мне редко удавалось настоять на своем: обычно я оглашала уже принятые ею решения. Иногда она влетала в комнату с высунутым языком, высоко подпрыгивала, приземляясь на широко расставленные согнутые в коленях ноги, закатывала глаза и с криком «ура!» так же стремительно убегала. Мне нужно было самоутверждаться, а Эстер – нет. Думаю, поэтому меня к ней влекло.

Неудивительно, что мама Эстер считала, будто я плохо влияю на ее дочь. На самом деле зачинщицей всех шалостей и проказ была именно Эстер. Порой мне стоило лишь взглянуть на нее краем глаза – на каком-нибудь собрании, в раздевалке бассейна или когда мы сидели за низкими столиками в детском саду, – и я прыскала со смеху. Мы постоянно смеялись, и я всегда бежала следом за ней, пытаясь делать вид, будто это я – лидер.

В последнюю пятницу ноября, в тот день, когда пропала Эстер, после школы мне полагалось выполнять домашнее задание за столом в своей комнате. В пятницу занятия заканчивались рано, в два тридцать, и мама требовала, чтобы я сделала все уроки до выходных. Учительница поручила каждому ученику подготовить плакат о какой-нибудь стране Южной Америки. Мне удалось урвать Перу, еле отвоевала: на нее претендовал один из близнецов Аддисонов, хотя буквально все знали, что ламы – мои любимые животные. Рисунками с их изображением я обклеила все свои учебники. Правда, сейчас почему-то лама у меня не получалась. Глаза у нее смотрели в разные стороны, а ноги вышли безобразно толстыми и короткими, хотя я старательно перерисовывала животное из старого номера «Нэшнл джиогрэфик», который мама купила в газетном киоске около работы. Меж ножками моего стула петлял наш толстый рыжий кот Фли. Я подложила журнал под альбомный лист, но бумага была слишком толстой, и мне не удавалось карандашом обвести контур. Бросив эту затею, я пошла на кухню за пакетиком сухой лапши.

Фли выскочил из-под стула, и едва я открыла дверь, выскользнул в коридор и прибежал в кухню раньше меня. На самом деле его назвали мистером Мистофелисом[2], но «Фли» – самое близкое, что я могла произнести, когда была маленькой. С тех пор эта сокращенная кличка к нему и пристала. В кухне была мама, она стояла спиной к двери у висевшего на стене телефона, прижимая к уху белую трубку. Я босиком подошла к ней. Фли шествовал впереди, поглядывая на меня.