– Хочешь поехать в Город – веди себя хорошо. И прекрати задирать младшего брата.

Мы, дети, между собой называли Дертон Грязным городом. Неизвестно, кто первым это сказал – должно быть, кому-то захотелось щегольнуть остроумием, – но к тому времени, когда мы пошли в школу, только так мы свой город и называли. Не с ехидством или с любовью, а как само собой разумеющееся: давали понять, что место, где мы живем, мы никогда не воспринимали как плохое или хорошее. Для нас это не был вопрос выбора. Наш город такой, какой есть. Мы здесь живем.

Некоторые бурчали, что Дертон умирает.

Работы становилось все меньше, наркотиков – больше. Весь город узнал об этом, когда какой-то чел, наширявшись, свихнулся – взвинтился так, что выше некуда, выше цен на бензин на старой автозаправке «Брукс», – и кулаком побил все окна в здании Ассоциации земледельцев, сильно поранив руку.

Но мы были детьми и в том ноябре не думали ни о чем, кроме изнуряющей жары, донимавшей нас по дороге в школу, пока мы тащились через железнодорожные пути или пыльными проселками. Помещения классов испеклись на солнце, хотя в тех комнатах, что располагались в старом каменном здании, было сумрачно и прохладно. Во времянках жар исходил от стен и поднимался от пола. Учителя обливались по́том, объясняя нам способы деления или степени сравнения, заставляя придумывать собственные примеры. «Он был высокий, как фонарный столб, то есть шести футов ростом» – это лучшее, что приходило в голову. Если не удавалось сесть на автобус и из школы мы шли пешком, домой мы добирались розовые как поросята и, тяжело дыша, тотчас же вставали перед открытой дверцей холодильника, из которого выплывали белые завитки холодного пара, быстро растворявшиеся в комнатном воздухе. Это напоминало нам сцену из фильма «Бесконечная история»[9], который мы смотрели по видику каждый день после школьных занятий.

В ту пятницу после полудня солнце палило так нещадно, что края дороги у обочин потрескались. Мы катили домой из школы на велосипедах, колесами продавливая плавившийся асфальт. Или выскакивали из небольшого белого школьного автобуса, который пятничными и субботними вечерами развозил членов клуба Лиги ветеранов армии и флота[10]. Один из нас так сильно пнул младшего брата по лодыжке, что тот споткнулся и упал, а его школьная широкополая шляпа отлетела в сторону. Когда мы добирались до дома, мамы наливали нам в стаканы холодный домашний лимонад из кувшинов, на которых почти стерся узор из колесиков лимона и апельсина.

Последний пациент на прием не пришел, и врач, у которого работала Констанция Бьянки, отпустил ее домой пораньше. Доктор был уже в летах. Когда он выйдет на пенсию или умрет, его врачебный кабинет, скорее всего, закроют, и местным жителям придется ездить за двадцать пять миль, в Город, чтобы им вправили вывих или померили давление. Констанция заехала бы за дочерью в школу, но, сев в машину, решила отправиться прямо домой. По пятницам детей отпускали в полтретьего, а Эстер не знала, что у мамы рабочий день сегодня закончится раньше. Если девочка уже ушла из школы, велика вероятность, что Констанция разминется с дочерью, потому что в жаркие дни Эстер предпочитала возвращаться домой короткой дорогой, через ручей. Поэтому Констанция прямиком поехала домой, где, готовясь встретить дочь, достала пачку печенья и налила два больших бокала ледяного молока. Приятный сюрприз.

Мы наблюдали, как Констанция Бьянки сидит на кухне за столом. Ей не терпелось увидеть Эстер. Утро у нее выдалось напряженным, послеполуденные часы – нервными. Она поругалась с подругой Шелли Томпсон. Констанция мечтала поскорее обнять дочь, отвлечься, слушая ее возбужденный рассказ о том, как прошел день в школе. Через какое-то время она поднялась из-за стола. Куда лучше пойти: к входной двери или к той, что ведет на задний двор? Констанция застыла в нерешительности. Может быть, Эстер уже как-то незаметно пробралась в свою комнату и нужно проверить там? Или все-таки остаться в кухне? По крайней мере, здесь она услышит скрип гравия на подъездной аллее, когда дочь будет подходить к дому. За каждую секунду, пока Констанция стояла неподвижно, она принимала не какое-то одно решение, а перебирала в уме целый ряд возможностей.