Грязекопатель Александр Косвинцев
ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава 1. Во время матча пошел камень.
Глава 2. Мать врача умерла в больнице от болевого шока.
Глава 3. Ночной спор с женой-медсестрой.
Глава 4. «Хватит уже социализм качать!»
Глава 5. Главред поддался на подначку "шахтеров".
Глава 6. Из казино – в реанимацию.
Глава 7. Сдал друга на руки врачам.
Глава 8. Киллеры приходили ночью.
Глава 9. «Извиняться перед ментами погаными? Да ни в жисть!»
Глава 10. Хирург уединился с медсестрой.
Глава 11. Раскрутил проверяющего на правду и тайно записал.
Глава 12. Доктор посоветовал избегать врачей.
Глава 13. Медицинские светила разгневались.
Глава 14. Как замгубернатора полечила губернатора.
Глава 15. Совещались, как заткнуть рот журналистам.
Глава 16. Читатель с чемоданом долларов.
Глава 17. Срочное бгство медсестры из больницы.
Глава 18. Главврач сказал: "Везите его к нам".
Глава 19. Могут ли врачи сознательно убивать?
Глава 20. Гениальные живодеры. Деньги не пахнут.
Глава 21. «Мы заставим население травмироваться чаще».
Глава 22. Что сказал умирающий главред.
Глава 23. Привет от "чекистов" с усмешкой.
Глава 24. Запасной убийца пришелся очень кстати.
Глава 25. В руках у «надежного» мента.
Глава 26. Пришли за женой.
Глава 27. В тюрьме ее ждал ад.
Глава 28. Прощальные встречи на краю подлой ловушки.
Глава 29. Брату по крови можно верить.
На исходе пятого десятка известный в узких кругах журналист Иван Карагай увлекся теннисом и решил подыскать себе тренера. Ну, не тренера, так просто человека, который мог бы поставить удары справа, слева и с лета, да и растолковать правила игры.
На объявление в газете откликнулся сотрудник университета, полулысый крепыш почтенного возраста по фамилии Брудер. Имя его тоже звучало весьма убедительно – Марк Абрамович. Профессорское звание Карагай счел вполне логичным дополнением к этому набору.
Брудер сразу показался ему человеком парадоксальным. Вероятно, это был один из тех редких случаев, когда парадокс стал профессией. Профессор читал лекции по философии и одновременно – в качестве хобби и подработки – обучал желающих премудростям телодвижений на корте. Что было, если вдуматься, сродни алхимии. Брудер не просто учил, он выстраивал из каждого матча нечто вроде шахматной партии, где каждая ошибка или удачный ход раскрывали тончайшие философские категории. Если ты промахивался, это не был промах – это было свидетельство твоей неспособности осознать многогранность реальности.
Такого пошиба постоянные умствования Карагая поначалу раздражали, но профессор был старше лет на двадцать, голос у него был бархатистый, с милой такой картавинкой, изрекал он все свои сентенции с самым добродушным видом. И Иван отпустил ситуацию.
Чтобы оплатить трехмесячный тренинг, ему пришлось изрядно напрячься и писать на один-два материала в месяц больше, чем обычно. У его старого друга и соратника Жени, редактора газеты «Шахтерская губерния» Евгения Анатольевича Долганова, были круглые глаза, когда он узнал сумму контракта.
Три месяца прошли, как один день. По их прошествии профессор объявил:
– Ну, что, Митрофанович, будешь сегодня держать экзамен. Вот. Полагаю, ты уже делаешь минимум невынужденных ошибок. Все, что дальше – добывай сам, как самурай. Кстати, любая невынужденная ошибка – это ошибка мышления. Я бы даже сказал, это ошибка философии. Философия ведь учит ошибаться правильно.
Экзамен состоялся на асфальтированном корте, который некие заядлые любители тенниса устроили на одном из пустырей. Сетку желающие погонять желтый мячик каждый раз натягивали свою. У Брудера сетка в теплое время года всегда валялась в багажнике его старенькой «Ауди».
Натягивали сетку молча. Каждый настраивался на матч. Проигрывать не хотелось никому.
Матч напоминал жаркий диспут. Профессор играл так, как будто хотел не выиграть, а в чем-то убедить ученика.
– Понимаешь ли ты, – говорил он между геймами, когда они садились отдохнуть на скамейку, – что теннис – это аналог свободы воли? Мяч – это поступок, выбор, а сетка – это граница между тем, что ты можешь и что хочешь сделать. Ты каждый раз должен решать, перейдет ли мяч эту границу или нет. Но вот вопрос: если мяч перелетит сетку, кто решает, что он попал в цель – ты или сетка?
Иван лишь улыбался. Профессор был явно на высоте своей метафизической игры.
Журналист старался не отвлекаться от хода матча, изо всех сил держал концентрацию – самое важное и трудное в теннисе. В целом все неплохо складывалось для него, он пребывал в отличном настроении, прекрасно себя чувствовал, как вдруг где-то в середине второго сета почувствовал странную боль. Сначала под лопаткой что-то тянуло, как если бы кто-то пытался вытащить старый ржавый гвоздь из стены. Он сказал себе – не обращай внимания, пройдет; но неприятное ощущение не проходило, в перерыве между геймами в боку кольнуло раз, другой, затем боль стала такой, что не думать о ней было просто невозможно. Опять, как и год назад, когда впервые появилась подобная боль и УЗИ показало камень в желчном пузыре, закрался страх.
– Что-то не так, Митрофанович? – озадаченно спросил профессор, когда Иван в третий раз подряд отправил мяч далеко за боковую линию.
– Да вот, Марк Абрамович… Давит как-то гадко, справа под ребрами. Наверно, камень в желчном пузыре опять пошел, – ответил Карагай, постаравшись сохранить иронию в голосе.
– Камень, говоришь? – Брудер прищурился. – Камни – это нечто фундаментальное. Они лежат в основе всего. Но знаешь ли ты, что камень в теле – это всегда конфликт с природой? Ты пытаешься понять её, а она тебе в ответ: "Нет, мой друг, ты меня не поймешь. Я не материя, я сопротивление".
Иван усмехнулся и приготовился подавать. Он сделал эйс, который немного отвлек его внимание от проблем внутри. Игра продолжалась, дошло до тай-брейка. В воздухе повисла напряженность – та особенная, которая бывает только тогда, когда никто не хочет уступать, но оба понимают, что победа уже ничего не решит.
Брудер вдруг остановился и твердо сказал:
– Все! Ничья.
– Как это ничья? – по инерции возразил Иван, едва удерживая ракетку в руках. – Мы же не доиграли.
– Я же все вижу… Кстати, ничья – это идеальный результат. Она исключает победу и поражение, а значит, отрицает саму необходимость выигрыша. Ты в любом случае выиграл, потому что не проиграл.
Расстроенный, Иван хотел было сказать, что не нуждается в снисхождении, но импульс боли вытолкнул его с корта, и он как-то кривобоко опустился на скамейку. Профессор подошел и строго посмотрел ему в глаза.
– Вот что. Ты должен немедленно пойти к врачу, – сказал он тихо, но в голосе его звучало нечто большее, чем просто забота. – Поликлиника недалеко, так что давай сразу туда. Камень в желчном пузыре – не шуточки. Пойдет, протоку закупорит… Ты пойми, здоровье – это единственная вещь, которую ты можешь потерять окончательно. С остальным ты всегда успеешь разобраться.
Иван тяжело вздохнул. Рассуждения профессора, которые он всегда уважительно терпел, сейчас просто тяготили.
– Что ж, к врачу, так к врачу, – угрюмо буркнул он, – но, боюсь, этот матч я все-таки продул.
– Да нет же! – мягко возразил Брудер. – Как ты не можешь понять? Ты всего лишь проиграл раунд. Жизнь – это не игра, в которой всегда побеждаешь. Это череда ничьих, и если тебе посчастливится – ты успеешь понять, что в ничьей всегда скрыта победа… Давай, собирайся, а я пойду свою машину поближе подгоню. Твоя пусть тут стоит, за руль тебе сейчас никак нельзя.
Профессор ушел, а Карагай сидел, как истукан. Изможденный, с посеребренными висками и густыми усами на тонком лице, на площадке, где обычно резвится молодежь, он выглядел нелепо и жалко.
Лежа на кушетке в кабинете участкового терапевта, Карагай с заумным видом пытался разгадать этот ребус: почему именно в таком месте и в такой ответственный момент? Это был сизифов труд человека, перед которым стояла проблема, решение которой от него не зависело.
Пышная, с трудом влезающая в белый халат женщина лет пятидесяти мяла Карагаю живот и равнодушно слушала его болтовню. Мягкое лицо ее казалось апатичным и усталым. Безучастно дослушав до "перитонита", она вдруг прыснула и как-то сразу помолодела.
– Знатоки… Как же! Все считают, что в медицине разбираются. Даже если ни в чем не разбираются, а в медицине – ну, конечно! Все приходят с готовыми диагнозами. Лучше врачей все знают! Мы ничто тут, бесплатное приложение. Вы бы написали об этом, Иван Митрофанович.
Доктор посмотрела на пациента так, как будто тот собирался взять у нее интервью.
– О чем написать? – не сразу понял Карагай.
Просьбе он не удивился. За многие годы работы в «Шахтерской губернии» кто только не просил его "написать", от простого рабочего до известного артиста. У всех что-то "болело"… Даже Кулеев, всесильный хан их богатого края, однажды после пресс-конференции попросил его задержаться и сказал: "Вот что, Иван, мы тебе будем платить, не сочти за взятку – из уважения, из уважения… Сколько ты хочешь? С Сергеем Николаевичем обсуди, назови ему цифру". Губернатор кивнул в сторону своего пресс-секретаря, молодящегося мужчины с розовым лицом в затемненных очках с диоптриями. И снова стал буравить взглядом журналиста: "Давай, Иван, бросай свои расследования. Ты же умный человек, должен понимать. С коррупцией в регионе пора кончать, уже два года прошло после моего назначения. Хватит! Люди устали от чернухи в прессе. Напиши о переменах в социальной сфере. У нас, мол, стали много строить, почти больше всех за Уралом. Зарплата выше, чем в соседних областях. А уголь, металл, химия? Раза в два больше стали продавать за границу. Вот об этом надо писать, договорились?" У Карагая от удивления чуть было не отпала челюсть. Социальная сфера, уголь, заграница… Он хотел что-то сказать, ноне успел. Одутловатое лицо стареющего туркмена повернулось к пресс-секретарю и дернулось, словно человек невпопад икнул. Пресс-секретарь вскочил со стула, лисьими шажками обежал стол, прихватил Карагая повыше локтя, вежливо, но жестко потянул: "Пойдем, Ваня, пойдем. Губернатор сильно занят".
