Альбина внимательно посмотрела на него, словно пытаясь заглянуть вглубь его мыслей.

– Ванечка, я не говорю, что это неважно, – произнесла она уже спокойнее. – Но ты должен найти баланс. Ты не можешь позволить себе жить только своей работой, иначе потеряешь то, что действительно важно.

– Что важно? – тихо переспросил он. – Дом, ужин, омлет по-турецки? А люди? Моя работа – это не просто статьи. Это попытка что-то изменить. Если я буду отвлекаться, если перестану думать об этом, то кто будет говорить правду?

– А если ты потеряешь нас? – спросила она, и в её голосе впервые прозвучало что-то похожее на отчаяние. – Ты ведь не замечаешь, что каждый раз, когда ты приносишь сюда всё это… весь этот мрак, это разрушает нас. Ты уже потерял себя в этой борьбе, неужели не видишь?

Иван долго молчал. Он думал о том, что она права, но внутри всё сопротивлялось. Ведь его работа действительно была важна. Но что, если эта борьба лишала его возможности жить своей жизнью?

Альбина встала и начала убирать со стола.

– Я готовила, а ты посуду помоешь, – сказала она просто, словно предлагая ему простую задачу, которую можно решить без особых усилий.

…

«Ночь, улица, фонарь, аптека…» Сон где-то заблудился. Мысли его метались, как заяц в лесу, между кабинетом участкового терапевта и лежавшей рядом женщиной.

Наконец кабинет врача победил.

Словно желая провести «следственный эксперимент», журналист мысленно, как нередко с ним случалось, представил себя участником трагедии. Это он был участковым терапевтом. Хм! Ну, допустим… В конце концов, когда-то он хотел поступать в мединститут…И это его мать упала с табуретки… Смесь фантазии и реальности заполонила сознание Карагая. Вот мать взбирается на табурет, чтобы поменять лампочку. Вот, не удержав равновесия, сваливается на пол, пытается встать и снова падает –сломанная нога не дает ступить. С трудом доползает до телефона и звонит ему, своему родному доктору. Он быстро мчится домой, затем везет мать в больницу и с облегчением сдает ее на руки коллегам, заплатив немалую сумму за операцию.А дальше…

Погрузившись в эту картину, как в наркотический сон, Карагай всем своим существом, каждой клеточкой тела почувствовал, какую нестерпимую боль может испытывать Зоя Ивановна. Не смогла защитить свою родную мать… Не передаваемой словами горечью наполнилось сердце не юного уже мужчины, обладавшего таким воображением, о каком Альберт Эйнштейн говорил, что оно может увести гораздо дальше любых знаний и фактов.

Сильный порыв ветра резко бросил россыпь дождинок в окно. Тревожное щелканье по стеклу вернуло Карагая к действительности. Что такое? А… Ну и ветер разгулялся!

– Ванечка, ты почему не спишь? Ворочаешься и ворочаешься…

Голос Альбины прозвучал, как спасительный гонг для уставшего на ринге бойца. Он тут же повернулся к супруге.

– Мешаю? Прости, радость моя! Больше не буду. А ты чего не спишь?

– Не знаю… О чем ты сейчас думаешь?

Что-то, видимо, происходило и в душе Альбины. В тихом голосе ее уже не слышалась старая карга, готовая наброситься на своего старика из-за разбитого горшка. Она пристроила голову на плечо мужа и обвила его спортивный торс, как лиана ствол дерева, длинной и легкой рукой. Он благодарно слился с ее нежной плотью.

– Ты, наверно, из-за камней расстроился. Да? Не бери в голову. Нет, правда, это сейчас легко решается…

– Просто сказать, не бери! Вообще-то не очень приятно… И, черт возьми, как всегда, не вовремя!

– Так все больные говорят, – снисходительно заметила Альбина. – Не чертыхайся. Сколько раз тебя нужно просить?

Карагай ткнулся губами в бархатный висок подруги.