– А как же врачи? – спросил Иван, всё ещё не веря в услышанное. – Разве вы сами не можете изменить систему?

– Мы? – Зоя Ивановна иронически усмехнулась. – Люди думают, что врачи – это всегда благородные спасители. Но правда в том, что и нас кто-то должен спасать…

Она отвернулась к окну, а когда снова обратила взгляд на пациента, в глазах у нее что-то изменилось.

– Я полностью на вашей стороне. – Участковый терапевт посмотрела журналисту в глаза, и тот не выдержал ее взгляда. – Поверьте, полностью. Эта платность вот где! – Она чиркнула пальцем по пухлой шее. – Нас самих это все просто достало! Работать невозможно, не думая о плане платных услуг! Или, вы думаете, медики в больницах не платят? Ошибаетесь!.. Мама моя лампочку хотела ввернуть, со стула шлепнулась, сломала ногу. Отвезли ее на "Скорой" в Третью горбольницу. Так знаете, что? У мамы была сильная боль, а они… коллеги, называется… к операции не приступали, пока я деньги не привезла.

До сих пор женщина говорила взволнованно, но держала себя в руках. И вдруг после того, как она сказала «деньги», буквально через мгновенье-другое глаза ее быстро наполнились слезами.

Карагай даже растерялся.

– Что такое? Что с вами, Зоя Ивановна?

Он вскочил и пристроился сбоку, погладил ее по мягкому плечу.

– Ну, Зоечка Ивановна! Вы меня простите. Ради бога! Я не хотел вас обидеть. Да, конечно же, заплачу! Куда же я денусь?

Доктор вынула из стола бумажные салфетки. Промокнула глаза, протерла щеки. С полминутки посидела с опущенными веками.

– Дело не в вашей оплате… Талончик я у кого-нибудь из наших девочек займу, завтра зайдите за ним.

Чувствовалось, что она изо всех сил борется с собой. Что-то сидело у нее внутри, большое-пребольшое, страшно колкое, и изо всех сил рвалось наружу.

– Мама в той больнице умерла… За операции они там крепко ломят, но я все заплатила, как требовали их расценки. А они… коллеги называется… чтобы обеспечить себе побольше навар, решили сэкономить на препаратах. Делали без обезболивания. Часа два копались в ноге. Она все терпела, терпела, бедняжка… Умерла от болевого шока, как потом показала экспертиза. Если бы я не была врачом, никто бы об этом не узнал. Я подключила к экспертизе профессора, у которого училась в Институте усовершенствования врачей. Он в меня когда-то был влюблен, он не смог соврать… Ну, бегите, а то еще влетит от редактора, – на одном дыхании проговорила Зоя Ивановна и потянулась за новой салфеткой.

Карагай застыл, не зная, как реагировать. Он почувствовал, как мир вокруг него начал плыть. Это было слишком. Слишком бесчеловечно, слишком жестоко.

– Но это же незаконно! – непроизвольно вскрикнул он.

– Всё, что происходит сейчас в нашем здравоохранении, законно. В смысле, все облеченно в форму законности. – Голос человека в белом халате, напротив, стал спокойным и ледяным. – Понимаете? Это не исключение, это правило. Просто никто не хочет этого видеть. Да идите вы уже!

Как только журналист закрыл за собой дверь, по щекам врача опять потекли ручьи.

Карагай медленно брел, огибая квартал, к тому месту, где оставил свою «девяносто девятую». Боль в боку сдалась, временно или навсегда – было не совсем понятно, но сейчас она уступила место другой боли, не физической, но такой же тягостной.

Вечерело. Пока он находился в поликлинике, прошел мелкий осенний дождик. Воздух был свежий и чистый. Улица уже тонула в полумраке, и редкие фонари бросали тусклые лучи на мокрый асфальт. Иван шел, дыша полной грудью, по знакомым улицам и не замечал ни машин, ни прохожих. Перед глазами у него стояли слёзы Зои Ивановны. А ведь она не просто рассказывала – она жаловалась. Она, врач, отдала свою жизнь медицине, но оказалась беспомощной перед тем, что сама же и представляла. И этот абсурд, этот очевидный диссонанс терзал повидавшего и не такое журналиста не слабее желчного камня.