Зашлось сердце игумена. Кликнул проходившего послушника: «А ну-ка, отрок, беги на конюшню! Пересчитай мне лошадей да срочно явись передо мной, аки солнце в каждое утро является!..» Отрок не понял его слова, но лошадей пересчитал быстро и доложил, что одной нет. Захолонуло у него в груди. «И ищи его теперь как ветра в поле… Куда помчался? В Ливонию, на границу, а там – в университеты в Европу?.. « «Догнать!.. – прохрипел игумен. – Догнать и привезти! Ишь, басурманин! Бога отринул… Да я ему… Посох разломаю!» Наставлял двух монахов на лошадях: «Догнать и привезти ко мне!..» «Не беспокойся, отче! Вдвоём мы не только Гришку поймаем, а и воробья в поле загоняем!..» – уверили они его. И поскакали.

«Ах, шельмец! Ишь как к наукам тянется!.. Вором стал, Бога отринул, спасения своей души не хочет! Да я его!.. Только поймают…»

Но не к наукам спешил Григорий Отрепьев – к высшей власти. Не только древних философов читал он, не только наукой интересовался он, но и высшей власти на Родине захотел он. Он любил её и мечтал о ней, глядя на царские палаты, когда выходил из монастыря. «Грозный был везунчик: и воитель, и бабник. Завоевал земли. Сибирь ему Ермак подарил. А сколько девок попортил!.. Хвалился, что более двух тысяч… И получил французскую болезнь… Почему не я, а Борис безродный сумел стать царём, а я не могу?.. Он убивцем стал, младенца жизни лишил. Народ его за это не больно привечает. А тут – голод… Самый раз стать мне царём… – думал он, скача в сторону польско-литовской границы. – Может, и покатится моя голова с плахи, всё равно это лучше, чем жить в келье и бить бессмысленные поклоны тому, которого никогда не увидишь и не услышишь… Я вернусь к тебе, Русь, но только не иноком…»

Пылил он по дороге, и мысли его были сконцентрированы. Он думал о том, как захватить власть…

Краков скит

…По улице шли двое: Григорий со своим будущим тестем Мнишеком, ко дворцу иезуитов. Григорий верил в Бога, но не настолько. Тот, кто знает подноготную любой жизни, тот немного её недолюбливает. И здесь, идя за ним и боясь споткнуться обо что-нибудь, он спрашивал, вернее, говорил:

– Настолько это важно – католик я или православный? Мне нравится в вашей религии послабление грешникам – это чистилище. У нас жёсткость и неотвратимость наказания Богом – это ад или рай. А у вас: если ты маленько в жизни подкузьмил, то – в чистилище, на правёж. Значит, потихоньку греши… Затевают ссору пастыри из-за любой глупости: крестишься ты двумя перстами или тремя, налево или направо крест кладёшь, взлетела Мария на небо или умерла… По принципу: если ты в армии не так выполнил приказ командира, то тебя могут наказать… Ты познакомь меня с Богом!

– Его нельзя увидеть.

– Тогда дай мне с ним поговорить!

– Его нельзя услышать.

– Тогда почему мы верим в него?!

– Верим – и всё!..

…Пахло горящим елеем, свет от лампады падал на коленопреклонённого Гришку, на аналой с крестом и Евангелием, на пробритую, словно начинающаяся лысина, макушку, пробритую голову иезуита.

– Ты исповедовался – и Бог отпустил тебе твои грехи!

Дмитрий захотел креститься, но у них движение рук – в другую сторону.

– Сердцем ли ты отрёкся от христианства?

– Да.

– Возлюбил ли ты истину нашей церкви сердцем?

– Да.

– Благо тебе, чадо!.. С усердием ли будешь служить ей?

– С усердием.

– Будешь ли стараться пролить свет истинной религии во тьму ереси?

– Это станет целью моей жизни!..

– Прочти Символ веры!

Он прочитал.

– Аминь, – шепнул ксёндз.

– Аминь! – повторил Григорий.

Патер взял с аналоя крест и Евангелие и поднёс его к Отрепьеву:

– Поклянись над этим Святым Крестом Господним и над Святым Его Евангелием, что не ради суетной славы (он повторил за ним), не ради корысти (он повторил), не ради иных ничтожных благ земных (повторил), но ради души, её спасения вступаешь ты…