Спасением для него стало затерявшееся в лесу предприятие по сбору кленового сока. С тех пор как оно было создано, Эверетт капли в рот не брал. Наряду с резьбой по дереву и плотницким ремеслом он еще мальчиком научился надрезать деревья, сцеживать сок и выпаривать кленовый сироп. А во время войны он даже выточил несколько трубок из стреляных гильз пятидесятого калибра и вогнал их в черные клены, когда на Сомме ударили холода. Крестьяне жили в тех местах тысячи лет, но когда из деревьев потек густой, пахучий сок, глаза их округлились от удивления. Эверетт считал, что кленовый сироп – это один из немногих даров природы, истинная благодать, даруемая без расчета на воздаяние.

Он шел по оленьей тропе, бежавшей по краю поросшего лесом ущелья, ботинки хлюпали в лужах слякотной грязи. Эверетт дошел до первого сахарного клена, на серебристо-серой коре которого были видны отметины от зарубок прежних лет. Он достал сверло и проделал очередное отверстие с южной стороны. Кора быстро поддалась, сверло вошло в светлую древесину, отторгнутые частички которой ссыпались с желобков на резьбе. Он взял деревянную колотушку и забил в отверстие стальную трубку – если ее вставить слишком глубоко или недостаточно, сок может вообще не потечь. Какое-то время он любовался делом рук своих, потом повесил ведерко для сбора сока и пошел дальше.

Деревья всегда ему нравились больше, чем люди. Их особенности и склонности гораздо проще распознавались. И эти деревья были ему вполне понятны: тысяча акров плодородной почвы, поросшей лучшими сахарными кленами, порожденными землей, листья их походили на огромную ладонь с растопыренными пальцами, и все они сочились таким густым и сладким соком, что выпаривать его нужно было всего ничего. В этом году, когда сок перестанет течь, он разольет сироп по бутылкам и обменяет его в Сент-Джоне на овсяные хлопья, свиное сало, сахар, муку и немного денег. Вся работа займет не больше месяца. А остаток года он в праздности будет проводить время у ручья, теша себя обрывками мыслей, глядя, как растут травы и неспешно течет вода. Порой бывает, что взгрустнется от одиночества, зато это мирная жизнь, и после долгих лет трудов и борьбы, как ему казалось, этот созерцательный досуг был им вполне заслужен.

Он вставил трубочки для сока еще в десяток деревьев, потом разжег небольшой костер и разогрел завтрак – овсяные лепешки в прошлогоднем сиропе. Он вымыл посуду, перешел вброд ручей и вставил трубочки еще в пару десятков деревьев на восточном берегу. Эверетт уже почти закончил обход, когда на последнем клене заметил что-то необычное. Это было высокое, развесистое дерево, одно из лучших, много лет дававшее ему сок, настолько большое, что в него можно было вогнать целых четыре трубки. С гвоздя, вбитого в этот клен, свисало что-то, завернутое в парчовую ткань. Подойдя ближе, он обратил внимание на то, что сверток висел как-то странно, и отогнал грязную ворону, глазевшую на него с другой ветки того же дерева. Птица недовольно каркнула и перелетела на ветку повыше, не желая уступать больше необходимого. С близкого расстояния он заметил слабое шевеление ткани, должно быть, от легкого ветерка. И тут до слуха Эверетта донеслось тихое сопение.

«Оставь все как есть, – сказал ему внутренний голос. – Лес сам обо всем позаботится».

Скрепя сердце, он раздвинул парчу и сунул мозолистую руку внутрь. Там было что-то теплое, и оно дышало.

– Черт, – шепотом выругался он.

Утром большого дня Харви Лоумекс вез своего хозяина по заснеженным улицам Сент-Джона на восьмицилиндровом «Паккарде» последней модели. Все заднее сиденье было завалено подарками, поэтому мистеру Холту пришлось сесть спереди рядом с водителем. Ради сегодняшнего случая он выбрал костюм в тонкую полоску по самой последней моде – а не скромный твидовый, какие обычно носил, – и воткнул под ленту на тулье котелка перо, выдернутое у тетерева. Он когда-то его подстрелил в лесу, окружавшем усадьбу в его обширных владениях, как раз там, куда они направлялись. Несмотря на нарядный вид мистера Холта, Лоумекс, работавший на него уже двадцать лет, видел, что настроение у хозяина скверное: об этом свидетельствовало напряженное и сердитое выражение его глаз. Поэтому он языком не трепал и тихо себе курил свои сигареты «Парламент». Ехали они недолго, но спина уже начала его беспокоить – из-за распространявшегося онемения он постоянно раскачивался и ерзал всем телом, сидя за рулем.