И потому в тот год Лиам решил впредь наряжаться в костюм дровосека.

Он почувствовал облегчение, когда из трясины памяти его вытащил перестук воздушного компрессора, стоявшего около лесов метрах в трех справа от него. Устройство включилось, чтобы поднять давление в цилиндре. Это его агрегат – уверенность Лиама подтверждали царапины и вмятины на корпусе. «Но почему он здесь? – мелькнул в голове вопрос. – Я его сам сюда притащил?» Да. Он и его помощник Альварес утром принесли компрессор из микроавтобуса в дом. Где же тогда Альварес? Они разве не вместе установили здесь леса? Не вместе подложили резиновые прокладки под ножки, чтобы не поцарапать пол?

Когда компрессор выключился, Лиам бросил взгляд вверх вдоль лесов до самого потолка, который предстояло полностью обновить. Они с Альваресом меняли его отделку. Покрывавшим потолок тиковым шпонкам было всего десять лет, и состояние дерева было прекрасное, но они меняли входящие друг в друга шпонки на фирменные дощечки Лиама из восстановленного дерева. Можно себе представить, какими шуточками при этом обменивались плотники.

Каждую весну Лиам давал небольшое объявление в «Нью-Йоркер» – одно из тех странных, безвкусно оформленных объявлений, которые публикуют на последних страницах этого журнала:

ПОДРЯДЫ ГРИНВУДА:

ВОССТАНОВЛЕННОЕ ДЕРЕВО. АВТОРСКАЯ РАБОТА.

НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ.

Восьми маловразумительных слов было достаточно, чтобы его телефон звонил не смолкая. Он знал, что очень богатые люди готовы платить любые деньги за что-то, чего нет у других, например, чтобы их дома снаружи выглядели как космические корабли, а изнутри – как фабрики времен Великой депрессии. Независимо от того, что ими руководило, Лиам с удовольствием им в этом помогал, и восстановленное дерево стало его хлебом с маслом. Он не снимал пояс с инструментами 406 дней подряд и спал на тонком поролоновом матрасе в рабочем микроавтобусе. Машина стала ему домом, когда он потерял дом в районе Форт Грин после того, как на рынке недвижимости разразился кризис. Свою машину он парковал рядом с объектом, на котором работал. Вероятно, в этом сказалось его неустроенное детство в «вестфалии» Уиллоу. Сам Лиам был вполне доволен таким бродячим образом жизни, позволявшим ему меньше думать о прошлом. Да и плотницкое дело, связанное с необходимостью постоянно что-то замерять, забивать гвозди, пилить, шлифовать, а потом браться за следующую работу, оставляло совсем немного времени для назойливых воспоминаний. И это его вполне устраивало.

Дощечки из восстановленного дерева были аккуратно сложены у ближайшей стены, на них стояло его фирменное клеймо и был указан возраст дерева. Лиам хорошо помнил, как отдирал доски от старого сарая на ферме тетки его матери Темпл, расположенной неподалеку от городка Эстеван в Саскачеване, где еще мальчиком он как-то провел лето. У Темпл и ее спутника жизни детей не было, и, когда они умерли, Лиам получил в наследство их никчемный участок земли. Продать его он не смог, а на земле работать не хотел, поэтому с годами разобрал постройки на доски – и сам дом, и протянувшийся на километры забор, которые были восстановлены в 1935 году, после того, как во время пылевой бури их разрушил торнадо. За такой прекрасный материал он выставит хозяину этого дома, дальнему родственнику Рокфеллеров, счет на двадцать тысяч, и тот заплатит не моргнув глазом.

Только если он не придет в себя и не закончит работу, счет он никому не выставит. Слава богу, острая боль в копчике прошла, муть в голове стала рассеиваться, хоть ноги так и не слушались. Лиам принял ощущение покалывания в мышцах бедер за признак того, что приключившаяся с ним беда продлится недолго. Видать, у него трещина в копчике или, в худшем случае, перелом костей таза, что привело к защемлению нервов. Ему доводилось быть свидетелем как раз таких несчастий, случавшихся на работе с другими парнями.