Гольфистка. Последний удар Лина Юрьева

Я до сих пор не верила, что этот день настал.

Банкетный зал утопал в мягком свете. Стекло, золото, цветы. Всё выглядело безупречно – так, как полагается для делового праздника. Музыка звучала приглушённо, официанты скользили между столиками с бокалами шампанского, а на экранах – логотип Eclipsa, сияющий, будто знак новой эпохи. Моей эпохи.

Я стояла у окна и не могла согнать дрожь в пальцах.

– Где Карин? – снова спросила я у тишины.

Я проверила телефон в пятый раз. Ни звонка, ни сообщения. Карин должна была быть здесь. Обещала. Единственная, кто знала всё. Единственная, чьё присутствие могло бы сделать этот момент реальным. Спасительным. Но её не было. А я чувствовала себя обнажённой.

– Влада Андреевна, вы готовы? – голос юриста выдернул меня из мыслей.

Я обернулась. Вся команда уже собралась у стола для подписания. Мне не хватало лишь родителей и Карин.

Ручка в пальцах будто отяжелела. Чёрная, с золотым наконечником – её положили прямо в центр папки, как оружие. Или как приговор. Подпиши и всё изменится. Подпиши – и больше не будет пути назад.

Мир вокруг размывался. Люди говорили что-то – вежливо, делово. Камеры, свет, смех. Я слышала это, но как сквозь воду. Гудело в ушах, а в горле стоял ком, будто тело заранее знало: это не просто подписание. Это – разрыв. И вдруг – двери распахнулись. Я повернула голову. Мама. И… отец.

Они пришли.

Они шли медленно. Мама – в строгом платье, сдержанная, как всегда. Лицо – гладкое, но я знала, какой шторм прячется под этой маской. Отец – с величием, прямой спиной и чуть поднятым подбородком . Но глаза… глаза были другие.

Не гордость. Не торжество. В них была боль. Сожаление. И вина.

Он смотрел на меня, как будто только сейчас по-настоящему понял, чего ему стоило это решение. Моё решение. Наш общий молчаливый договор, заключённый в ту ночь, когда я впервые сказала:

«Я справлюсь. Ради компании».

Его глаза словно просили прощения, которое он не умел вслух. Мама подошла ближе. Мягко обняла меня за плечи. Её пальцы были холодными.

– Мы рядом, – прошептала она. – До конца.

Я кивнула. И только тогда заметила, что зал смотрит на нас. Как на спектакль. Но мне было всё равно. Потому что он не пришёл.

Антона не было.

И я вдруг поняла, как легко дышится в его отсутствии. Без его смеха, без цепких взглядов, без тяжёлой руки на спине, которая якобы поддерживала, а на деле – толкала в бездну.

Но… взгляд его отца я почувствовала. Дмитрий Громов сидел в дальней части зала. В полумраке. Как хищник, наблюдающий за жертвой из укрытия. Он смотрел на меня – прямо, без прикрас, будто сканировал. В его глазах не было ни уважения, ни страха. Только один вопрос: «Ты уверена, что достойна?»

И ещё: «Ты знаешь, с кем связалась?»

Мне стало холодно. Но я подняла подбородок. Я знала. И я больше не боялась. Я развернулась к столу. Подписала первый лист. Второй. Последний. Грянули аплодисменты. Но я слышала только себя. И сердце, которое больше не просилось на волю – потому что оно уже там. Свободное. Израненное. Но живое.

После аплодисментов, тостов и протокольных фраз, я наконец позволила себе исчезнуть. Вышла из зала через боковую дверь, туда, где не было камер, чужих глаз и чужих ожиданий. Коридор был узкий, освещённый тусклыми лампами. Я упёрлась ладонями в прохладную стену и, кажется, впервые за день – выдохнула.

– Нашли тебя, – голос мамы был тихим, почти осторожным.

Я обернулась. Мама стояла у входа, рядом с ней – отец. Он выглядел усталым. Старше, чем я помнила. Словно годы вдруг развернулись и ударили его в одно мгновение.

– Мы не хотели делать это вот так… – начал он.

Я вскинула взгляд. Он замолчал. И в этом молчании было всё, что они никогда не говорили.

– Но сделали, – спокойно ответила я. – Мы все сделали.

Мама опустила глаза, но шагнула ближе. Её голос дрожал:

– Мы не знали, Влада. Не знали, что всё… настолько. Ты же молчала.

– А если бы я говорила? – я прищурилась. – Что бы вы сделали? Разорвали договор? Подставили компанию?

Отец отвёл взгляд.

– Ты права… – наконец сказал он. – Я выбрал тебя как якорь. Как гарантию. А не как дочь. И за это… мне нет прощения.

Он подошёл ближе. И впервые за много лет – не как глава совета директоров, не как человек, привыкший держать всё под контролем, а как просто отец. Слабый. Человеческий.

– Прости нас.

У меня задрожали пальцы. Я ожидала всего. Претензий. Давления. Молчаливого "держись". Но не этого.

– Я сама согласилась, – тихо сказала я. – Я тоже была частью этого. Хотела быть сильной. Хотела спасти.

– Сильной ты стала, – сказала мама. – Но какой ценой…

Они стояли передо мной – оба. Не как когда-то, в детстве, когда мне казалось, что они всесильны. А как люди. Уставшие. Ошибающиеся. Сожалеющие. Я посмотрела на них. И почувствовала, как стена между нами впервые треснула.

– Всё ещё можно исправить? – спросила я. Даже не их. Саму себя.

Отец кивнул.

– Можно начать заново. Не с бизнеса. С семьи.

Я медленно подошла к нему и обняла. Он вздрогнул, как будто не ожидал. А потом обнял в ответ. Мама присоединилась к нам и это объятие было неловким, шатким, но… настоящим.

Я всё ещё ощущала тёплое плечо отца, когда он вдруг отстранился.

– Мне нужно на минуту… – пробормотал он и достал телефон.

Я кивнула – спокойно, без подозрений. Он часто так делал: уходил на балкон или в дальний угол, чтобы поговорить без лишних ушей. Привычка, выработанная годами совещаний и сделок. Он скрылся за дверью, оставив меня с мамой.

– Знаешь, – тихо сказала она, держа меня за руку, – я очень часто представляла этот день. Как ты станешь во главе компании. Как отец будет тобой гордиться. Только тогда я думала, что всё будет… иначе. Легче.

– Легче не бывает, – прошептала я. – Но мы дошли.

Мама слабо улыбнулась, но в этот момент мой телефон завибрировал. Экран вспыхнул.

Виктор.

Непривычно. Он редко писал первым. И уж точно не в день торжеств, когда каждый шаг под его контролем. Я нажала на экран, и сердце ухнуло вниз.

“Вызвал такси . Срочно, к черному выходу. Нам надо в больницу. Не звони.”

Меня передёрнуло. Слова будто сжались в кулак и врезались в грудь.

Что случилось?

– Влада? – мама сразу почувствовала. – Что случилось?

– Мам, – выдох у меня сбился. Голос дрогнул, но я сразу выровняла его, – мне срочно надо в больницу.

Она мгновенно напряглась, глаза расширились, будто сердце уже подсказало ей: это серьёзно.

– Что случилось?

– Я не знаю. Виктор прислал сообщение. Он сказал, что уже вызвал такси и ждет. Просит не звонить.

Я даже не закончила фразу – мама уже доставала телефон, сумку, повернулась в сторону зала.

– Мы едем с тобой. Сейчас же.

– Но… – я открыла рот, хотела сказать, что могу одна, что, может, это ложная тревога, но она уже шла. Быстро, уверенно.

В этой женщине, с её безупречно приглаженными волосами и тонким голосом, вдруг проснулась та самая решимость, которую я помнила из детства. Когда она защищала меня перед школьной администрацией. Когда держала руку отца, пока он переживал операцию.

– Андрей? – позвала она. – Мы едем в больницу. Срочно. Кажется, что-то случилось.

Отец вышел из соседнего коридора. Лицо стало каменным – мгновенно.

– Мы с тобой, Влада, – сказал он. – Поехали.

Мы вышли вместе – трое, как когда-то, только теперь всё было иначе. Я – взрослая, с именем на документах, с кровью на памяти, с тревогой за того, кто был мне ближе, чем семья. Они – рядом. Не как кураторы. Не как руководители. А как родители. Впервые за долгое время – просто мама и папа.

Виктор больше не писал. Это пугало.

Такси затормозило у чёрного выхода. Я не успела открыть дверь – Виктор уже стоял там, в тени, высокий, в тёмном пальто, лицо напряжено до предела. Он смотрел на меня так, будто ждал часами, хотя прошло не больше десяти минут.

– Быстро, – только и сказал он, открывая мне дверь с другой стороны. Его голос был низкий, резкий, как будто внутри него что-то лопнуло.

Мама подбежала к окну машины, за ней – отец.

– Мы поедем за вами, – сказала она твёрдо. – Будем рядом.

– Хорошо, – кивнула я.

Мама посмотрела на меня так, как в детстве, когда я впервые упала с велосипеда и не могла встать. Её глаза молили: «Береги себя».

Виктор без лишних слов продиктовал водителю адрес – тот самый, что ещё тогда прозвучал в разговоре с моим отцом. Такси сорвалось с места, увозя нас в ночь, в бессонницу. Я села в машину, даже не глядя – мысли путались, тревога гудела в груди, как рой. Только когда дверь закрылась и такси тронулось с места, я вдруг осознала: это не машина Виктора.

Я резко повернулась.

– Подожди… А где твоя машина?

Виктор сидел рядом, напряжённый, будто каменный. Он не сразу ответил.

– Я… не поехал на своей. Нужно было быстрее. Такси было ближе.

– Ты всегда ездишь сам, – я уставилась на него. – Особенно, когда всё серьёзно. Особенно – если серьёзно. Что ты не договариваешь?

Он провёл рукой по лицу и откинулся назад, будто эти слова были тяжелее камней.

– Влада, давай просто доедем. Я всё объясню на месте.

– Нет, – отрезала я. – Объясни сейчас. Где Карин? Она в порядке? Где Алекс? Почему ты просил не звонить?

Виктор смотрел вперёд. Лицо – напряжённое. Ни злости. Ни спокойствия. Только глухая тяжесть.

– Так было быстрее, – наконец сказал он, не глядя на меня. – Мне надо было срочно вытащить тебя из зала.