– Виктор, – я сжала пальцы. – Что случилось?

Он закрыл глаза и выдохнул.

– Влада… только не паникуй, хорошо?

Я уже паниковала. Слова внутри сжимались в ком.

– Говори.

– Карин… попала в аварию.

Мир качнулся.

– Что?!

– Она жива, – сразу добавил он. – Врачи делают всё возможное. Она в сознании была, потом потеряла. Но дышит. Состояние тяжёлое, но стабильное. Сейчас в реанимации.

– Где?! Где она?!

– Больница №2. Уже почти доехали.

У меня тряслись руки. Воздух стал густым, как сироп. Я смотрела на свои колени, скрытые под юбкой платья, чтобы не закричать. Карин. Авария. Реанимация. Всё, что казалось важным минуту назад, исчезло.

– Что? Как?.. С ней кто-то был?

– Она была одна, – сказал Виктор тихо. – Выжила. Только потому, что Алекс приехал. Он нашёл её почти сразу. Не знаю как – просто… чувствовал.

Я смотрела на Виктора с круглым, выжженным глазами.

– Он нашёл её… в машине?

– Да. Она была без сознания, стекло разбито. В салоне – кровь. Машина в хлам. Он вытащил её и поехал в ближайшую больницу. Не стал ждать скорую. Он сделал всё. До секунды.

Я прижалась лбом к стеклу, пытаясь удержаться. В груди что-то тянуло, как крюк: страх, благодарность, вина, всё сразу.

– Карин… мой Бог. А Алекс?

– В порядке.

Такси въехало на территорию больницы. Приёмный покой. Белые лампы. Остеклённые двери, из которых вырывался запах медикаментов и чужой боли.

– Она в реанимации? – переспросила я, уже зная ответ, выходя из машины.

– Да. Врачи делают всё возможное. И ты должна быть рядом, Влада. Ей это нужно.

Я кивнула. А внутри – всё тряслось. Карин. Красный Порше. Кровь на стекле. Алекс, выносящий её на руках. А я? Я только теперь иду к ней. И всё, что я могла теперь – не опоздать.

Дверь такси щёлкнула и я вышла – прямо в сырую, дрожащую от ночного ветра осень. Листья шуршали по асфальту, кружились у порога больницы, будто пытались заглянуть внутрь. Воздух был колким, холодным, пах дождём и железом. Я вздрогнула – впервые заметив, насколько было неуместно моё вечернее платье: открытая спина, тонкие бретели, мокрые от осенней влаги плечи.

Тело покрылось мурашками, как будто сама ночь прикасалась ко мне ледяными пальцами. Я обхватила себя руками, но это не помогло. И вдруг – тёплая тяжесть. Виктор подошёл молча, накинул на меня своё чёрное пальто. Шерсть пахла дождём, табаком и им – надёжным, всегда сдержанным, резким, но рядом. Пальто было большое, как будто прятало меня целиком.

– Так лучше, – сказал он тихо.

Я кивнула, не глядя. Пальто согрело не только кожу – но и то, что было под ней: дрожащую тревогу, страх, боль. Стеклянные двери больницы раскрылись, впуская нас внутрь. Я вошла – вся в этом контрасте: в вечернем алом, под мужским тяжёлым пальто, с босыми плечами, а в глазах – паника.

И тут я увидела… его.

Он сидел у стены, прямо под вывеской «Травматология». Сгорбленный. На лице – запёкшаяся кровь. Его? Её?

Его рубашка была порван на рукаве, локоть перевязан, а руки… руки всё ещё были в крови. Карин. Я узнала это мгновенно. Потому что одна только мысль об этом кольнула в грудь так, что перехватило дыхание.

Я бросилась к нему.

– Алекс! – срывающимся голосом.

Он поднял голову. Его глаза – тёмные, выгоревшие – встретились с моими. В них не было страха. Только тяжесть. И то, что он никак не мог отпустить.

– Она жива, – произнёс он, хрипло. – Влада… она в реанимации. Её спасли. Но… всё было слишком близко.

Я села рядом, схватив его за руку. Ту, что была чище.

– Расскажи. Всё.

Он провёл рукой по лицу, оставляя размазанный след засохшей крови на щеке.

– Он толкал её машину к обрыву, Влада, – хрипло выдавил он. – Просто… как будто это не человек внутри, а мешок. Как будто она – вещь, от которой можно избавиться. Её машина почти повисла на краю. Одно колесо уже не касалось земли. А он – давил. Медленно. Методично. Хладнокровно.