Я замерла. Сердце в груди застучало громче. Слишком громко. Что-то в голове щёлкнуло – сначала тихо, а потом с нарастающим звоном. Это… не авария. Это было покушение. Карин хотели убить. Не случайно. Не в агонии. А осознанно. Планомерно. Хищно.

Алекс говорил, а я уже не слышала половину слов. Потому что в голове всплывали взгляды, отрывки фраз, молчание Виктора за весь вечер.

Он знал. Он знал и ничего не сказал. Не дрогнул. Не предупредил. Смотрел мне в глаза – и молчал. Чтобы я держалась. Чтобы не сорвалась. Чтобы играла роль. А в это время… Карин истекала кровью на обочине, пытаясь дозвониться.

– Я приехал буквально в последнюю секунду, – продолжал Алекс, – не успел подумать. Не успел остановиться. Просто… влетел в него. Чёрный “Астон” Виктора – теперь он не Астон, а куча мятого металла, прости.

Я молчала. Потому что если бы сказала хоть слово – вырвало бы всё: голос, воздух, сердце.

– Когда я подошёл к Карин… – он сглотнул. – Она была… без сознания. Вся в крови. А в руке… держала телефон. Экран всё ещё светился. Мой номер. Она… пыталась дозвониться. Мне. Пока теряла сознание.

Он провёл рукой по лицу, смахнув то ли пот, то ли слёзы.

Я закрыла глаза. Напрасно. Потому что ужас не исчез. Он встал передо мной целиком.

Фары. Обрыв. Тишина. Карин одна… с его именем на экране. А Виктор – стоял рядом со мной весь вечер. Сдержанный. Собранный. Хранил эту тайну, как оружие.

– Я думал, что опоздал, – выдохнул Алекс. – Что пришёл, чтобы увидеть, как она уходит. А я… я ведь не успел ей сказать. Ни слова. Я просто кричал, что я здесь. Что я не отпущу её. Даже если всё во мне развалится.

Он поднял на меня глаза. И в них я увидела боль. И страх. И правду, которая срывала кожу с живого.

– А потом она задышала. Снова. И я… я понял, что она – не просто остроумие, не просто флирт. Она – единственная, кто делает меня настоящим.

Я взяла его за руку. Моя ладонь дрожала, как и его.

– Она жива, Алекс, – прошептала я. – Благодаря тебе.

Он тихо выдохнул, и я впервые увидела, как мужчина, не привыкший быть ранимым, отпустил себя.

– А я впервые в жизни чувствую… что жив сам. Только потому что не опоздал.

Но, Влада… если бы я опоздал – я бы не простил себе. Никогда.

И в тот момент я знала:

Я тоже не прощу. Ни себе. Ни тем, кто знал – и молчал.

Дверь в приёмную открылась мягко, почти неслышно. Я обернулась – и увидела их: родителей и Виктора, шагавшего рядом, как всегда – уверенно, в меру строго, в меру отстранённо.

Он первым бросил взгляд на меня – и замер. На моих плечах всё ещё было его пальто. Я даже не заметила, как продолжила носить его. Но сейчас оно жгло. Обтекало холодом, как лёд. Я не сняла его. Не потому, что забыла. Потому что… не могла.

Потому что оно пахло им. Его молчанием. Его решением.

Я выпрямилась, делая шаг навстречу отцу, который поспешил ко мне с напряжённой улыбкой. Он выглядел бледнее, чем обычно, но всё ещё держал лицо.

Мои родители знали Карин с детства. Она была не просто подругой – она стала частью нашей семьи, огоньком, который всегда озарял дом, даже в самые тяжёлые времена. Мама звала её «второй дочкой», а папа нередко говорил, что если бы у нас было ещё одно кресло за семейным столом, оно бы всегда оставалось за Карин.

И когда я сказала:

– Это было сделано специально. Кто-то хотел убить её, – они замерли.

Папа сжал кулаки так сильно, что побелели костяшки. Мама схватилась за рот, глаза наполнились слезами.

– Боже мой… – прошептала она. – Но… Карин?..

– Она сейчас в реанимации, – тихо сказала я. – Жива. Только благодаря Алексу.

Они молчали. И в этой тишине было горе, будто их ударили по самому уязвимому.