Стоит упомянуть, недоверчивых, несговорчивых и невосприимчивых Колыванов за доказательствами мысленно отсылал к великой русской литературе. Поэт Александр Пушкин, который, по общему мнению народа и писателя Достоевского, ни много-ни мало, "наше всё", добросовестно объехал и талантливо описал упомянутые края. При желании любой читатель способен убедиться, удостовериться и утвердиться лично. Сочинение откровенно и недвусмысленно называется "Путешествие в Арзрум" .

И кто бы что ни думал, ни предполагал, ей-ей, право слово, нет нам резона умалчивать, скрытничать и терпеть. Колыванов, сидя за рулём, нередко подумывал в дороге о насущных и неотложных делах. Да и как иначе, если в свободное от работы время следовало поднатужиться, поднапыжиться, поднапрячься и вернуть исконные территории на законное место. В конце концов, и родных детей по необходимости отдают иногда на вынужденное пребывание, на временное проживание, на полезное воспитание в чужую семью. А земля, что ж, попользовались и хватит, пора вернуть. Как ни суди, как ни оценивай, своя ноша не тянет, своя рубашка ближе к телу, своя земля и в горсти мила.

Говоря откровенно, Василий, разумеется, сознавал, что борьба предстоит нешуточная и потребует серьёзных усилий: с американцами спорить, что воду решетом носить. Но овчинка стоила выделки, игра стоила свеч. Да и кто, окромя дальнобойщика, сдюжит, осилит, устоит, у кого хватит мочи, у когоподнимется рука, у кого повернётся язык? Но и то правда, под лежачий камень вода не течёт, стоячая вода плесенью цветёт.

Если ничего не скрывать, отдельные наши граждане редко покидают насиженные места и вообще, точно голуби и воробьи, не склонны к перемене мест. Горизонт их не манит, даль в полёт не зовёт, а кое-кто за всю жизнь дальше околицы вообще шагу не ступит. И что тут говорить, в отличие от большинства соотечественников Василий Колыванов, выйдя из глубины народа, знал родную страну не понаслышке. За свою сознательную жизнь он проехал её вдоль и поперёк, она произвела на него неизгладимое впечатление, которое день ото дня и год от года разгоралось, крепло и росло.

Положа руку на сердце или на другой жизненно важный орган, кто из нас, жителей и патриотов, не мечтал, напрягая фантазию, проехать сродни Колыванову из конца в конец бесконечной страны – с запада на восток, с востока на запад, с севера на юг, с юга на север… И уже сам собой, невольно и непроизвольно вытекает и напрашивается красноречивый вывод: что имеем, не храним, потерявши , плачем.

Тяжелая фура, как снаряд немыслимого калибра, день и ночь разносит в клочья воздух, пронзает земное пространство – день и ночь, от зари до зари, ночь и день… А Россия проносится мимо и не кончается, не кончается, не кончается – нет ей ни края, ни конца. И вот едешь, едешь, дорога летит под колёса, простор и даль ошеломляют сердце и помрачают ум. Сколько ни проехал, привыкнуть невозможно, и только позже, когда-нибудь, спустя время усвоишь прописную истину: к России нельзя привыкнуть – пустые хлопоты, напрасные потуги.

Навёрстывая время, Колыванов час за часом гнал фуру без остановок, экипажу грозило нешуточное опоздание. С тугим ровным гулом исправно работал мотор, грузовик уверенно держал скорость, глотал просранство, и Колыванов непроизвольно подумал, что ему и Калифорния по зубам. Ведь и мы не пальцем деланы, не лыком шиты, на хорошей дороге и нам сам чёрт не брат и море по колено.

Между тем, Тягин безмятежно спал в роли пассажира. Его не томила бессонница, не терзали ночные кошмары, не мучили страхи и тревожные сны. По его внешности и наружному виду само собой разумелось, что нет ему дела до Аляски, до Калифорнии, до Финляндии и Польши. ничуть не трогают, не заботят, не колышут его утраченные по недомыслию территории – ему до лампочки, как говорится, а Босфор и Дарданеллы нужны ему, как прошлогодний снег, как рыбе зонтик, как зайцу триппер, и, если на то пошло, как телеге пятое колесо.