Как же она мечтала снять эту душащую ткань и надеть что-нибудь свободное, вроде футболки оверсайз с надписью «Не трогайте меня, я творю».

Мужчины в вагоне так откровенно разглядывали ее грудь, что ей хотелось закричать: «Да это просто молочные железы, Карл! Биологический механизм, а не приглашение к ужину!». Один лысый тип в дорогом пиджаке, от которого пахло дорогим виски и наглостью, даже демонстративно облизался, будто перед ним была не женщина, а свежеиспечённый круассан с хрустящей корочкой. «О боже, Амели, ты выглядишь как женщина с панели», – мысленно усмехнулась она, прижимая папку с правками к груди в тщетной попытке прикрыть то, что так и норовило выпрыгнуть наружу. Папка была холодной, и ее уголок неприятно давил на ключицу, но это было лучше, чем ощущать на себе десятки голодных взглядов.

«Хотя… с таким видом я могу рассчитывать на бесплатную еду и вино в любом баре. Ну этот классический сценарий: томный взгляд, случайно уроненная салфетка – и вот уже какой-то идиот заказывает тебе ужин, а сам сидит, мечтательно смотрит и думает, что у него есть шанс. Ха! Если бы он знал, что после третьего бокала я начинаю смеяться так громко, что люди за соседними столиками сначала морщатся, а потом невольно улыбаются, и выдаю похабные анекдоты, над которыми сама же и хохочу до слёз. А ещё непременно требую картошку фри с трюфельным соусом.»

Но тут же она ухмыльнулась, закусив губу. В очередной раз вагон дёрнулся, и мужчина в грязных кроссовках, пахнущий чесноком и безысходностью, чуть не упал лицом прямо ей в грудь. Его ладони впились в поручень рядом с ее плечом, и она почувствовала, как его дыхание, горячее и тяжелое, обожгло ее кожу. Быстрей бы оказаться дома…

Она скользнула взглядом по своему декольте, и должна была отдать ему должное, потому что, черт возьми, иногда быть объектом желания – это единственный способ напомнить себе, что она все еще жива. А потом вспомнила, как он смотрел на неё сегодня в кафе – будто она была не просто женщиной в тесной блузке, а загадкой, которую ему не терпелось разгадать. Он намеренно пропускал её вперёд, придерживал дверь, а его взгляд… он аж поджигал её изнутри. Он горел, но не так, как у этих метро-ловеласов, а… будто читал её, как рукопись, в которой каждое слово – намёк, каждое движение – предложение.

Конечно, она заметила. Но сделала вид, что ничего не поняла.

Хотя он и прятал это за шуточками, за этой маской, но она видела – в глубине его глаз что-то шевелилось. Что-то настоящее.

«Интересно, что он за человек? – промелькнуло у неё в голове. Стало так интересно узнать о нём больше… – Как он стал тем, кто он есть? О чём молчит? Что его бесит? Что заставляет смеяться до слёз? Хочу видеть его суть, его глубину… Хочу знать, о чём он думает, когда остаётся один.»

И тут в её сознании пронеслись его слова: «Тебя никто не обидит» Почему он это сказал? Почему так смутился после? Это было не свойственно ему… Столько «почему», а ответов – ни одного. Тепло разлилось по телу, будто её обернули в мягкий плед, и она невольно расплылась в улыбке.

«Точно, Лора!» – резко оборвала себя Амели. «Точно!!! Она же говорила, что Престон писал рассказы, когда учился до «Теней Версаля», а это значит, она сможет их найти.»

Дома Амели поставила на стол бутылку красного— крепкого, терпкого, такого, от которого щёки розовеют, а мысли становятся смелее. Бутылка со звонким "чпоком" рассталась с пробкой, и аромат спелых ягод с нотками дуба заполнил комнату. В руках болтался пакет с едой: двойной острый ролл с говядиной, двойной чеддер и да-да, побольше перца! – как она настойчиво просила у продавца в магазине, куда частенько заскакивала по пути, едва не споткнувшись о порог в предвкушении вкусного хаоса.