Эмиэль прикрыл глаза, выслушивая рассуждения сидящей напротив него женщины. Он не двигался, казалось, что даже не дышал. Разумное решение – не перебивать человека, который держит рядом с твоим плечом меч. Ещё разумнее – не показывать своего страха перед тем, кто знает о тебе больше, чем ты сам. Перед тем, кто активно тебе угрожает. Перед тем, кто знает, как в мгновение ока закончить твою жизнь.

– Если я, по вашему, детеныш левиафана, то почему я выгляжу как человек? – Эмиэль открыл глаза и выпрямил спину.

Веревки неприятно впивались в запястья, при каждом движении натирали всё сильнее и сильнее, ещё чуть-чуть и вместо ладоней останется кровавое месиво. Руки лекаря, конечно, должны быть в крови, но чаще это кровь чужая, а не самого Эмиэля.

Алекто в задумчивости сидела перед ним, подпирая голову одной рукой, наклоняла голову из стороны в сторону, как маятник.

– Я предполагаю, что вы, – в смысле, детеныши, возможно, матери тоже, – научились как-то принимать форму человека. Как-то, возможно, приобрели сознание посложнее, чем “жрать и убивать”. Ты прав, я ни разу не встречала детёныша, который умел бы разговаривать или последовательно мыслить. Хочешь жить – умей вертеться.

– То есть, любой человек вокруг вас может быть левиафаном, я правильно понял вашу логику? – он адвокат сам себе, а его судья только что достала кинжал из ножен на поясе.

– Не совсем так. Я же не сказала ещё, как я тебя определила. И очень важно разделять левиафана и его детёныша: сам понимаешь, первые опаснее вторых.

– И как же мы меня определили? – взгляд Эмиэля безотрывно следил за острием, которое вертелось на пальце женщины, играючи, весело, задорно.

– По цвету глаз и запаху серы, – и Алекто широко скалится, высказывая свой аргумент.

Между ними повисает молчание, а лицо лекаря выражает смесь из сомнения, недоумения и негодования.

– Вы обвиняете меня в том, что я левиафан или детёныш его только потому, что у меня зелёные глаза? И потому что я разжигал свечи? – тяжело было выразить удивление ещё сильнее, чем он это изобразил, но он старался.

– А, нет, нет, конечно же у других людей тоже есть зелёные глаза – да и у тебя они не зелёные, а бирюзовые, но это мелочи. Но запах серы – очень веский повод подозревать кого-то в неестественном происхождении. Но я знала, что этих аргументов будет недостаточно и ты будешь дальше отрицать, поэтому у меня есть ещё один аргумент!

И на этих словах она придвинулась ближе и начала расстегивать его жилет, от горла вниз, под возмущенные возгласы. И когда грудь Эмиэля была освобождена от одежды, Алекто взяла отложенный кинжал…

И проткнула ребра мужчины.

Выдернув острие обратно, женщина достала из кармана склянку и капли крови с лезвия вытряхнула внутрь неё, после чего закупорила её и спрятала в поясной сумке. Наблюдая за тем, как лекарь перед ней сложился от боли и закашлялся, она поджала губы и тяжело вздохнула.

– Не обессудь – я не очень хочу долго вести переговоры. Так что надо было немного сократить часть, где ты всё отрицаешь, – после чего Алекто уткнула лезвие в подбородок Эмиэля, поднимая его голову наверх, и заглянула вниз, на проткнутые ребра.

Прямо на её глазах рана на груди затягивалась.

– О, с этой частью спора мы закончили? – она исподлобья посмотрела в глаза мужчины.

– Следующая часть нашего потенциального обсуждения – “но уважаемая мисс Алекто, быть может, я и есть левиафан, а не его детёныш”, – голос женщины опустился на пару тональностей, чтобы изобразить мужской, – На что я тебе скажу, что тут тоже очень легко проверить.

Этим же кинжалом она вырезала на своей ладони уже знакомые Эмиэлю символы, после чего приложила её к груди мужчины. Тот мгновенно опал на пол туловищем вперёд, не в силах пошевелиться, сложившись пополам и уткнувшись лбом в пол перед собой.