– Но, господин полковник…

– Молчать! – рявкнул майор-артиллерист. – Вам, подсудимый, дадут возможность сказать последнее слово.

Николай умолк, понимая, что оправдаться ему не позволят, да и не поверят, даже если выслушают.

– Сержант Егоров, доложите о происшествии.

Егоров строевым шагом вышел на середину комнаты и вытянулся в струнку:

– Рядовой Соболев – неоднократный нарушитель дисциплины, много раз угрожал мне физической расправой. Он игнорировал все рекомендации по несению службы, грубо нарушая…

– Короче, сержант, – утомлённо сказал полковник Салерз. – У нас ещё три дела.

– Слушаюсь! Конфликт случился, когда третий и четвёртый взводы работали в парке машин. Поскольку офицеры и прапорщики находились на совещании у ротного, старшим над взводами был назначен я. Рядовой Соболев был отправлен мной на склад за канистрой омывающей жидкости. Даже хромоногий смог бы добраться до склада и вернуться обратно за десять минут, но Соболев отсутствовал более получаса. Я тут же заподозрил, что этот солдат, уже много раз нарушавший устав гарнизонной службы, мог совершить что-то противоправное…

– Сержант, – в голосе полковника уже явственно прозвучало недовольство.

– Виноват! – Егоров, вытянувшись в струнку и поедая глазами судей выездного трибунала, закончил: – Я зашёл на склад, обнаружил пропажу ценного армейского имущества и доложил командиру роты. Подробный рапорт к делу прилагается.

– Врёт он всё! – не выдержал Николай. – Ничего я не крал.

– Молчать! – снова заорал майор.

Николай угрюмо замолк и до конца заседания больше рта не раскрывал. Впрочем, фарс, который нельзя было назвать судом, продолжался недолго. Офицеры сделали вид, что внимательно прочли обвинительную документацию, состоящую буквально из пары страничек, после чего устроили короткое совещание.

Ник, глядя на это представление, только демонстративно сплюнул, постаравшись сохранить спокойный вид. А на душе было так гадко, как никогда в жизни. Ладно бы, он в самом деле был виноват. Но пострадать только из-за слов ублюдка с бесцветными глазами и выбитыми передними зубами – это было за гранью. Ник дал себе твёрдое обещание убить мерзавца, как только представится такая возможность. Пусть его расстреляют, но без такой мрази, как Егоров, мир станет чуточку чище. Сержант, видимо, понял, что творится в душе у Соболева, и сдвинулся так, чтобы оставить меж собой и арестантом рослого конвоира.

Наконец судьи трибунала пришли к какому-то общему решению, и председатель, поднявшись, огласил приговор. Николай как в тумане слушал слова обвинительного заключения и еле сдерживался, чтобы окончательно не сорваться.

– …направить на трудовые работы в дисциплинарный батальон с сохранением семидесяти пяти процентов жалования, зафиксированного в первичном контракте о найме…

Николай мрачно смотрел на Егорова, тот, поёживаясь, отступил ещё на несколько шагов в сторону, пока не упёрся спиной в стену.

– …однако, учитывая пункт шестой контракта о найме, заключённого между гражданином Соболевым Николаем и военно-космическим флотом Империи в лице капитана Салла, планета Мшанник, третий вербовочный участок, суд постановил: предоставить подсудимому право выбора между пребыванием в дисциплинарном батальоне и службой в рядах штурмового отряда Легиона. Подсудимый, вам предоставляется последнее слово, можете высказать ваше решение. Только кратко.

Николай нахмурился – он, честно говоря, особо не читал свой контракт и, само собой, ни о каком шестом пункте не помнил.

– Я не совсем понимаю…

Полковник Салерз вздохнул и пояснил:

– Ваш контракт заключён на пять лет. Сейчас нашим решением вам предоставляется выбор: дисбат, где придётся работать все пять лет с утра до ночи, или штурмовой отряд Легиона. На "дизеле" работа, как на каторге, жалование срезано на четверть. Из того, что вы заработаете, вычтут за питание, обмундирование, медобслуживание и поломки оборудования – в сухом остатке на вашем счету будет пара кредитов за месяц каторжной работы. Впрочем, деньги – вопрос второстепенный. Главное то, что сосланные в карьер через полгода начинают выкашливать кусочки лёгких вместе с колларовой пылью, через год становятся полными развалинами, а через полтора их отправляют в утилизатор. Совсем не курорт, но дисбат – это наказание, а не рай для трудовых мигрантов.