- Я предупреждал тебя, домина. Такие отношения могут зайти слишком далеко, - снова раздался ехидный голос вилика. - А что скажет об этом Публий Волумний? Всё-таки не годится благородной девице, да ещё обручённой с человеком из столь известной на побережье семьи, быть на короткую ногу с каким-то...э...безродным чужеземцем. Не годится! 

 Обуреваемая негодованием, ошеломлённая тем, что ей открывалось, Анния не сразу заметила, как управляющий оказался рядом с нею.

 - Будь здесь опекун Сильвии, он бы не позволил этому греку и близко подойти к молодой госпоже. Нельзя с него глаз спускать ни на минуту! И из дома его надо гнать взашей - пусть лучше в поле наравне с рабами работает!

 - Ах, Ветурий, - резко проговорила Анния, всё сильнее раздражаясь, - оставь свои советы при себе. Я сама во всём разберусь!

 - Как тебе будет угодно, - процедил сквозь зубы вилик, стараясь выглядеть покорным.

 Но всё же не сдержался и, метнув в сторону беотийца недобрый взгляд, уходя пообещал с кривой ухмылкой:

 - Однажды я укажу ему его законное место в этом доме. И тогда он пожалеет о том, что попал сюда...

 Увидев Аннию у порога дома, Сильвия с радостной улыбкой бросилась ей навстречу. Целуя её и бормоча оправдания, девушка с виноватым видом заглядывала ей в лицо, которое выражало сейчас то гнев, то нежность, то суровую холодность.

 Анния испытывала смешанные чувства, целую бурю противоречивых чувств, но гнев в конце концов превозмог. Раздражённая новой, неожиданно свалившейся на неё заботой, она чувствовала лишь потребность немедленно высказать Сильвии недовольство её поведением.

 - Я хочу говорить со своей дочерью наедине, с глазу на глаз. – Обращаясь к беотийцу, который вызывал в ней острую неприязнь, Анния при этом даже не взглянула на него.

 Внутри у неё всё так и кипело: этот грек посмел похитить у неё Сильвию, где-то продержал её целый день, возможно, даже прикасался к ней! – и несмотря на это, внешне она казалась надменно-спокойной, сохраняя признаки патрицианского благородства.

 Беотиец на мгновение замешкался, затем, не обронив ни слова, стремительно удалился.

 - Где ты была, Сильвия? Где ты была с этим... этим греком? – Строгим голосом приступила к расспросам Анния.

 - Так случилось, в лесу нас застала гроза, - ответила девушка без всякого намёка на торопливые (и поэтому чаще всего вызывающие недоверие) оправдания. – Прогулка оказалась неудачной, и нам пришлось укрыться от дождя в пещере Горбатой скалы...

 Анния выпрямилась, и, как будто это название ударило её в грудь, настороженно переспросила:

 - Где?

 - В пещере Горбатой скалы, - ответила Сильвия тише, чем прежде, и, как показалось Аннии, чему-то улыбнулась.

 - Там было так весело? – в голосе Аннии прозвучала несвойственная ему враждебность.

 - Теперь я знаю наверняка, - Сильвия снова улыбалась, - что все легенды о страшных призраках, якобы обитающих в пещерах Горбатой скалы, не более чем выдумки! Мы с Тимном...

 - Ты – с кем?! – Анния резко оборвала дочь: так неожиданно больно резануло её слух это «Мы с Тимном».

 Сильвия догадалась о причине её гнева:

 - Я не хотела рассердить тебя, матушка, и огорчить. Прости...

 Анния вспыхнула:

 - Ты и рассердила, и огорчила меня, Сильвия! Вот уж чего я не ожидала, так это твоей дружбы с рабом!

 - Тимн – не раб, - возразила Сильвия, взглянув на неё с укором.

 - Вольноотпущенниками становятся бывшие рабы. И раб, в какие бы одежды его не рядили, навсегда остаётся рабом!

 Анния первела дыхание и, подавив новый приступ гнева, уже спокойнее продолжила:

 - Выслушай меня, Сильвия, и запомни всё, что я скажу. Не нами это придумано и даже не нашими предками-латинянами... В мире испокон веков так заведено: одно время для посева урожая, другое – для сбора; одни люди властвуют, другие им подчиняются. Как говорил Аристотель: «С самого рождения одни предназначены для подчинения, другие – для господства».