Более того, он даже не их естественный, изначальный и полный посвященный. Долгое время он не знал законов, управляющих явлениями его организма, и до сих пор имеет о них тем более несовершенное представление, чем меньше участвует в их происхождении. Их источник – в силах, которые их производят, а их человеку не дано ни создать, ни привести в действие. Тот, кто доверил их ему, сохранил за собой высшее руководство, согласно законам, которые суть не что иное, как Его мысль.

Управление нашей личностью осуществляется по воле Творца и независимо от нашей. Мы можем пользоваться своими способностями лишь с Его соизволения, соблюдая во всех действиях, в которых желаем их применить, законы их функционирования. Но в этом функционировании нам отведена доля, и в том, как мы управляем своей частью, заключается сфера свободы, личной заслуги, ответственности, нравственности. Эта доля требует, чтобы именно мы использовали их, и от ее имени мы воздействуем на этот процесс.

Но если эта доля несомненна и велика, то можно ли сказать, что она мала? Мы малы, мы – конечное, разделяющее участь с бесконечным. На первый взгляд, наша доля незначительна. Приведем пример.

Общий закон гласит, что всякая физическая способность ослабевает или утомляется и нуждается в отдыхе, чтобы восстановить свою эластичность. Что ж! Мы можем немного напрячь, немного продлить и немного изменить действие каждой из наших способностей; но если мы переусердствуем, то нарушим законы, управляющие ими, а нарушенные законы мстят.

Следовательно, несомненно, что мы не обладаем полным и безраздельным контролем над нашим организмом. И также очевидно, что для нас благо, что мы не имеем его в таком виде. Ведь даже если бы у нас было полное знание законов, управляющих им, мы не всегда руководствовались бы разумом. Если бы мы были хозяевами этих явлений, то некоторые из них мы заставляли бы сменяться без перерыва; другие, более полезные и, возможно, необходимые, мы бы постоянно отгоняли. И не только мы своевольно останавливали бы работу этой машины, но и безрассудно растрачивали бы её силы, и наши дни, которые, по нашему мнению, то слишком коротки, то слишком длинны, одни были бы поглощены и сокращены самым пагубным образом, а другие – растянуты и продлены сверх меры в состоянии бесплодной апатии или пресного прозябания.

Таким образом, хорошо, что мы не единственные, кто управляет организмом, и, без сомнения, поэтому мы и не имеем над ним полной власти. Но если хорошо, что организм не находится в нашей абсолютной зависимости, то хорошо ли также, что и духовная жизнь подвластна нам лишь до определённой степени?

Ведь мы не являемся более полными хозяевами духовной жизни, чем жизни органической. И прежде всего, главные явления души – мысли – сменяются не только без нашего вмешательства, но мы почти всегда, когда пытаемся вмешаться, достигаем противоположного тому, чего хотели.

Многие мысли, которые мы ищем с большими усилиями, не даются нам, в то время как другие, можно сказать, набрасываются на нас, сокрушают нас, чтобы удержать, подобно сильному человеку, и отпускают нас на свободу лишь после того, как выполнят свою миссию – миссию, о которой мы, кстати, чаще всего и не подозреваем. Ведь эти явления уходят так же, как и приходят, и большинство исчезает безвозвратно. Из этого следует, что мы не более способны удержать их, чем были способны избежать их появления. А те из них, которые поддаются призыву, возвращаются такими бледными и увядшими, настолько мёртвыми, что мы с трудом узнаём их. Они никогда не воспроизводятся с прежним блеском и первоначальной свежестью. Если от мыслей мы перейдём к эмоциям, которые их сопровождают, предшествуют или следуют за ними, – та же неверность. Та, что восхищала и уносила нас прочь от самих себя при первом появлении, оставляет нас спокойными при втором и холодными при третьем. Наша величайшая сила воли вызывает лишь ослабленное эхо. И ещё более ощутимое бессилие! Другие эхо сопровождаются более живым сожалением, чем мы хотели бы, или даже угрызениями совести, жало которых мы тщетно пытаемся смягчить.