Безусловно. Но лишите человека единства – и вы почти превратите его в машину; лишите его тождественности – и вы уничтожите его. Тогда пришлось бы сказать, что «тождественность» или «единство» – это почти весь человек. Очевидно, такие преувеличения несостоятельны.

Человеческая деятельность – это столько же воля, сколько и личность, настолько спонтанная, что функционирует без усилий, движется сама собой, использует свои способности и наслаждается жизнью бесконечно и безмерно. Она есть не что иное, как сама жизнь, та сила, тот источник, из которого непрерывно изливается всё, что происходит в нас и что через нас выходит вовне. Она далека от прерывистости – она постоянна. Она может приостановиться и даже, казалось бы, угаснуть, но не может исчезнуть, ибо это жизнь духа.

В этой жизни можно выделить три различных состояния:

1. Когда дух имеет ясное и отчетливое самосознание,

2. Когда он не обладает этим сознанием,

3. Когда он вовсе не осознает того, что в нем происходит.

Если бы первое состояние длилось вечно, деятельность, будучи постоянной, всегда была бы очевидной, и душа знала бы, что она действует, чувствует, мыслит и всегда чего-то желает – знала бы, что желает с различной степенью интенсивности. Ибо мы то пребываем в сильном возбуждении, в крайне энергичной деятельности, применяя все свои способности с великим напряжением ума и пламенной порывистостью сердца, то оказываемся в странном покое, под обаянием беззаботности, когда наши мысли текут плавно, когда, словно истинные вельможи, мы едва удостаиваем свои мысли внимания и так мало заботимся о том, что в нас происходит, что делаем вид, будто не замечаем этого.

Но это состояние сознания с весьма заметными колебаниями длится не всегда. Бывают состояния духа, когда мы действительно не осознаем, что в нас происходит, когда мысль будто замирает, чувствительность, обычно ее пробуждающая, притупляется, а воля становится равнодушной. В летаргии, обмороке и других подобных состояниях всякая деятельность, кажется, прекращается – и всё же в духе ничто не умирает: ни мысль, ни чувство, ни воля. Всё это – его жизнь, и во всём жизнь в нем сохраняется. Ибо если бы она уходила, после каждого такого кризиса потребовалось бы новое воскрешение или сотворение заново. Сколько же тогда было бы таких творений и воскрешений, учитывая, сколь часто дух переживает подобные затмения! Но жизнь не затрагивается ими; его способности лишь стеснены или приостановлены – они не уничтожены. Более того, есть основания полагать, что их действие не прекращается абсолютно даже в летаргии и обмороке, ибо существуют иные состояния, когда в нас также происходят вещи, которые мы не осознаем ясно, но которые оставляют в нас поучительные воспоминания и которые, благодаря глубокой сосредоточенности, мы порой можем восстановить с поразительной четкостью. Таковы оцепенение, сон, полудрема. При обычном перевозбуждении внимание сосредотачивается на одних внутренних процессах в ущерб другим, настолько, что мы позволяем первым проходить незамеченными с полным безразличием – и даже раздражаемся, когда нас заставляют обратить на них внимание.

Таким образом, даже в этих состояниях деятельность постоянна. Она происходит помимо нашей воли; тем более она очевидна, чем меньше мы ее желаем, и ясно, что наш дух активен вопреки нашему намерению. Это доказывает, что он не властен быть инертным, что он может ослабеть, замереть, отдохнуть до определенной степени, но не способен полностью остановиться; или, выражаясь образно, он не может бросить якорь там, где пожелает, в океане, по которому плывет. И причина тому – не ветры и не бури, а perpetuum mobile, провиденциально установленное в нас, то есть эта череда то мягких, то бурных возбуждений, порождающая череду соответствующих действий, и если проследить их ход полностью, то можно обнаружить в деятельности души множество градаций, но ни малейшей прерывистости.