Какова связь между странным состоянием, в которое нас вводит магнетизм, и нормальным состоянием души? Уступает оно или превосходит? Принадлежит ли способность находиться в этом состоянии определенным организмам, более хрупким и нежным, чем другие, или же она присуща всем? Достаточно ли простого волевого акта или нескольких жестов, чтобы перевести туда нас или других? Дает ли эта власть над другими еще большую власть, своего рода моральную империю, которая лишает их свободы?

Ни на один из этих простых вопросов пока не удалось ответить. Если бы только на последний вопрос был дан утвердительный ответ, это показало бы нам еще большее сходство между душами, чем мы признаем. Нам приходится с пренебрежением относиться к некоторым утверждениям и с сомнением – к неприемлемым решениям, но не к невежеству. Мы не должны отвергать факты a priori только потому, что они странные, мы должны обратить внимание на саму их странность. Если решение проблем, которые они влекут за собой, возможно, то только такой ценой. Но, как правило, окончательные решения ускользают от нас, и именно к исследованию, а не к ясновидению, мы призваны во всем; именно через исследование мы растем больше всего. Отныне вряд ли будет возможно абстрагироваться от добытых фактов или объявить ложными все те, что были опубликованы. Так, для спекулятивной психологии явления магнетизма и высшего сомнамбулизма – то же, что для высокой физиологии факты патологического экстаза, истерии, каталепсии и эпилепсии, две последние из которых объединяет с сомнамбулизмом полная остановка чувствительности и временное прекращение игры одной из самых нерушимых наших способностей – чувствительности.

Следует также помнить, что если не одни энтузиасты предлагают больше всего решений, то и критики тоже не одни. Наука, как и человечество, является домом для всех и требует того же от каждого.

Последние исследователи, утверждающие, что столкнулись с духовным миром, в который они сначала не верили, а сегодня почти не верят, возможно, ставят более важный вопрос, чем критики и скептики, и именно его мы вскоре затронем: наши отношения с другими духами или моральными существами, помимо человека, ибо было бы хорошо знать, существуют ли они только для тех, кто их наблюдает, и для тех, кто верит в наблюдателей, или же они являются фактом.

Феноменам воли было отказано в ранге и независимости особой группы. Говорили, что воля является следствием модификаций, которые остаются для нас неизвестными. К этому добавлялось, что наши решения столь же принудительны, как и другие действия души или движения других одушевленных или неодушевленных существ. (См. Destutt de Tracy, Ideologie, t. I, p. 68 ff.)

Единственным результатом этой теории было подчеркивание неоспоримой истины, на которую она нападает, – свободы или способности к волевому усилию. Свобода – это не только способность распоряжаться нашей деятельностью, это прежде всего способность желать и разрешать ее; ведь любому действию предшествуют две вещи: обдумывание и разрешение. Воля, таким образом, предполагает разум, а также чувствительность, но она отличается от них, являясь их позднейшей формой. Мы волим лишь постольку, поскольку у нас есть идеи и привязанности. Именно в этом смысле воля продолжает чувствительность и интеллект, но в то же время она настолько отличается от них, что включает в себя целый ряд собственных операций. Она овладевает собой, оценивает мотивы и побуждения к действию в соответствии с их более или менее обязательным характером; обдумывает, решает или останавливается, и все это в силу той свободы, которая есть не что иное, как сама воля.