Таким же дезинфицирующим и консервирующим раствором пропитали релинги, мачты, шпили, палубные приспособления, подвергавшиеся воздействию влаги. Нутро корабля протравили стойкими против сырости свинцовыми белилами. Рядом со стапелем заготовители топили моржовый жир для натирания канатов.

Серран неотлучно следил за работой, придирчиво осматривал закоулки каравеллы, простукивал доски, ковырял пальцем растворы, обнюхивал. Опытный капитан знал толк в деле, не допускал неряшливости и спешки, хотя отведенное адмиралом время стремительно бежало вместе с короткими зимними днями. «Как сделаем, так поплывем!» – приговаривал португалец, заставляя мастеров заново просмолить доску, заменить негодную.

Матросы чертыхались, проклинали капитана, тащили в блокгаузы заказы, выпрашивали материалы. Старые доски быстро таяли, приходилось уходить за холмы, искать деревья. Спиленные стволы по снегу и на плечах доставляли на стапель, клали на козлы, резали саженными пилами с полудюймовыми зубьями. Ветер разносил по округе щепки, стружки, опилки, пригибал к земле удушливый дым костров, рвал на части грубые матросские песни, помогавшие тяжелой работе.

Жалобный вздыхающий вой десятка глоток подхватывал и бросал на свинцовые воды залива ритмичный припев. Пели хрипло, натужно, нестройно, не в лад, но разом, что придавало силы сдвинуть с места здоровенную мачту, очищенную от зеленой плесени, пропитанную бактерицидным раствором. Не успевала закончиться иберийская шанти, похожая на католический псалом, как с противоположного конца площадки слышалась старинная шотландская халльярд, принесенная тремя сынами Британских островов[2].

Стихали голоса, перекатывалась бочка к огню, поднималась грот-мачта, и вдруг соленое крепкое ругательство нормандца – «Пурбосса!» резало слух. Ричард Фодис запевал о «благородных витязях», рывком подтягивал ремни при непристойном слове-припеве.

– Доброго здравия, сеньор Альбо!  – вынимая изо рта глиняную трубочку, приветствовал Ганс Варг штурмана с «Тринидада».  – Пришли поглядеть на нашу работу?

– Тьфу – отмахивается от табака кормчий,  – здесь воняет, как на живодерне.

– Верно,  – улыбается немец,  – а дохнешь табачком – и не чуешь ничего. Хотите попробовать?  – аккуратно вытер мундштук о рукав куртки.

– Упаси Боже, от него тошнит.

– С непривычки, потом пройдет.

– Карвальо не видел?

– Травит крыс в трюме.

– Сам?  – удивился штурман.

– Нет,  – канонир блаженно затянулся, выдохнул в сторону, чтобы не раздражать офицера, закричал:  – Педро, передай сеньору Карвальо – с флагмана пожаловали!

– Кто?  – свесился с борта любопытный парнишка.

– Сеньор Альбо.

– Сейчас,  – пообещал юнга и пошел к трюмному люку.

– Поймал!  – радостно закричал маленький Хуан Карвальо, победно размахивая полудохлой крысой. Несчастный враг болтался на хвосте.  – Я посажу ее на кол и четвертую, как казначея,  – сообщил кому-то на палубе.

– Не мучай! Брось в костер!  – посоветовал немец, но мальчишка скрылся за бортом.  – Жестокий пример,  – покачал головой канонир.

– Ганс,  – позвал Ролдан,  – пушки чистить или до весны подождать?

– Драй!  – решил немец.  – Я пришлю арестантов на помощь.  – Бунтуют, бестии,  – пожаловался гостю.  – Сегодня Акуриу всыпал Симону десять плеток для вразумления.