Эссе Ральф Уолдо Эмерсон

«Нет величия, нет малости

Для души, что всё творит:

Где бы ни явилась, всё там и будет,

И повсюду путь ей открыт.

Мир – её достояние,

Семизвёздье и солнечный год,

Слава Цезаря и разум Платона,

Сердце Христа и стих Шекспира»

Есть единый Разум, общий всем смертным. Каждый человек – проводник этого Разума и имеет долю во всей его полноте. Тот, кого допустили к праву Разума, становится свободным гражданином необъятных владений мысли. Он способен постичь то, о чём размышлял Платон; ощутить то, что ощущал праведник; понять любой опыт, выпавший когда-либо на долю любому человеку. Тот, кому открыт доступ к этому вселенскому Разуму, причастен всему, что свершилось или свершится, ведь только он воистину правит миром.

История – это летопись дел этого единого Разума, а весь ход времён раскрывает его гений. Человека нельзя объяснить ничем меньшим, чем всем ходом его истории. Без суеты и без устали от начала времён душа движется вперёд, воплощая каждую свою способность, каждую мысль, каждое чувство в соответствующих событиях. Но мысль всегда предшествует факту. Всё, что случается в истории, заранее живёт в Разуме как закон. И в каждый момент обстоятельства выводят вперёд один такой закон, ведь природе не дано действовать сразу всеми силами. Человек вмещает в себе целую энциклопедию фактов. В одном жёлуде заложено рождение тысячи лесов; Египет, Греция, Рим, Галлия, Британия, Америка уже были «свёрнуты» в первом человеке. Эпоха сменяет эпоху: лагерь, царство, империя, республика, демократия – всё это лишь проявление его многогранного духа в таком же многообразном мире.

Этот человеческий Разум создал историю, и ему же надлежит её прочитать. Сфинкс должна сама разгадать свою загадку. Если вся история заключена в одном человеке, значит, понять её можно на основе личного опыта. Между нашими часами жизни и целыми столетиями тянется невидимая связь. Точно так же как воздух, которым я дышу, исходит из неисчерпаемых кладовых природы, а свет на моей странице – дар далёкой звезды, как равновесие центробежной и центростремительной сил держит меня на ногах, – так и века должны просветить часы, а часы, в свою очередь, пролить свет на века. Каждый человек – ещё одно воплощение всеобщего Разума. Все его свойства заключены в нём самом. И каждое новое событие в его личном опыте бросает сияние на то, что совершали большие сообщества людей, а поворотные моменты его судьбы отзываются в великих потрясениях целых народов. Любая революция родилась сперва как мысль в чьём-то уме; и когда кто-то другой вдруг приходит к той же мысли, он находит ключ к целой эпохе. Любая реформа когда-то была частным мнением, и когда оно снова станет чьим-то частным мнением, оно и решит задачу своего времени. Чтобы некое историческое событие стало для меня понятным и заслуживающим доверия, оно должно в чём-то соответствовать мне самому. Читая, мы должны становиться греками, римлянами, турками, священниками и королями, мучениками и палачами – соотносить их образы с нашим сокровенным опытом; иначе мы не постигнем подлинной сути. Всё, что пережил Аздрубал или Чезаре Борджа, лишь отражает способности человеческого разума к возвышенным деяниям и падениям – так же, как наши собственные. Любой новый закон или политическое движение имеют значение и для вас. Подойдите к каждой их «скрижали» и скажите: «Под этой личиной пряталась моя собственная, изменчивая природа». Так мы выходим за пределы нашего слишком узкого взгляда на самих себя, и наши деяния обретают верную перспективу. Подобно тому как краб, козёл, скорпион, весы или кувшин смотрятся менее жалкими, когда они – лишь знаки Зодиака, так и я могу взглянуть на собственные пороки беспристрастно, видя их в далёких фигурах Соломона, Алкивиада или Катилины.

Ведь именно вселенская природа придаёт ценность отдельным людям и вещам. Жизнь человека, вмещающая в себя эту природу, полна тайны и неприкосновенна; мы обносим её узаконенными запретами и наказаниями. Отсюда все наши законы черпают свои последние основания, все в большей или меньшей мере выражают веления этой высшей беспредельной сущности. Собственность – тоже порождение души, она соотносится с великими духовными истинами, и, по неосознанной интуиции, мы ревностно охраняем её мечами и сводами законов, выстраиваем хитроумные и громоздкие конструкции. Смутная догадка об этой связи освещает наш день: это главный аргумент в пользу образования, справедливости, милосердия, основа дружбы и любви, и всех проявлений самоотвержения и величия, возникающих из опоры на собственные силы. Любопытно, что невольно мы всегда читаем, ощущая себя существами высшими. Когда мы обращаемся к мировой истории, к творцам слова, к рассказчикам – в самых величественных описаниях дворцов жрецов и императоров, в торжестве человеческой воли или гения, – они нигде не отвергают нас, не заставляют чувствовать себя чужаками, будто всё это для «более достойных». Напротив: в самых блистательных подъёмах мы особенно близки к происходящему. Всё, что Шекспир говорит о короле, чувствует справедливым и тот мальчишка, что читает в уголке. Мы сопереживаем великим мгновениям истории, великим открытиям, отчаянной борьбе, расцвету народов, – потому что там ради нас установился закон, там прочёсывали моря и искали земли, там наносили решающий удар за нас или так, как мы бы сами поступили или одобрили.

Мы столь же живо интересуемся и положением человека, и его характером. Мы чтим богачей за внешнюю свободу, силу и изящество – качества, которые нам кажутся истинно человеческими, свойственными и нам тоже. Всё, что стоики, восточные мудрецы или современные эссеисты говорят о человеке мудром, – лишь обрисовывает каждому читателю образ его сокровенного «я», описывает его ещё не достигнутое, но достижимое совершенство. Вся мировая литература рисует образ мудреца. Книги, памятники, картины, разговоры – это портреты, в которых он узнаёт черты, которые взращивает в себе. И молчащий, и красноречивый хвалят и обращаются к нему, а он на каждом шагу ловит намёки на свою личную связь с ними. Настоящему искателю не нужно ждать специальных похвал и намёков в чьей-то речи. Он слышит не похвалу себе, а нечто более отрадное – восхищение тем характером, к которому он стремится; слышит это в любом слове о человеческом достоинстве, более того, в каждом факте, в любой мелочи – в журчании реки, в шелесте хлебов. Похвала глядит на него и почтительно склоняется к нему из безмолвной природы, из гор и сияния небес.