История, как и природа, являет нам нерасторжимое внутреннее единство при очевидном внешнем многообразии. На поверхности – бесконечное разнообразие вещей, а в глубине – простота причины. Мы легко узнаём один и тот же характер в самых разных поступках одного человека. Приглядимся к тому, как мы познаём греческий гений: у нас есть летопись этой цивилизации в трудах Геродота, Фукидита, Ксенофонта и Плутарха – подробные рассказы о том, какими были эти люди и что они делали. Но затем тот же народ говорит с нами снова в своей литературе: в эпосах, лирике, трагедии и философии – и это уже иная, но столь же полная форма самовыражения. И опять в их архитектуре – в этой стройной, словно сама умеренность, геометричной красоте, которая стала осязаемой математикой. И вновь – в скульптуре, где мы видим бесчисленные фигуры в абсолютной свободе движения, не переступающей, однако, порога идеальной сдержанности: будто хористы совершают священный танец перед богами; даже если ими владеет агония боли или ярость смертного боя, они всё равно соблюдают величественный рисунок и ритм. Так гений одного блистательного народа явлен нам в четырёх ипостасях – в истории, литературе, архитектуре и скульптуре. Что может быть внешне непохожее, чем ода Пиндара, статуя кентавра, колоннада Парфенона и последние деяния Фокиона?

Каждый замечал лица и фигуры, которые, не имея явного сходства черт, производят на нас очень похожее впечатление. И бывает: некий пейзаж или стихи, даже не вызывая той же цепочки образов, всё равно рождают в нас схожее чувство, будто мы гуляем по диким горам; хотя разум не видит прямого сходства, оно существует где-то за пределами логики. Природа – это бесконечная комбинация и повторение нескольких очень простых законов. Она повторяет один знакомый мотив в неисчислимых вариациях.

Во всех творениях природы мы видим это величественное семейное сходство; ей доставляет удовольствие внезапно раскрывать его там, где мы и не ждём. Однажды я видел голову старого индейского вождя – она тотчас напомнила снежную вершину горы, а глубокие складки на лбу повторяли слои каменных пород. Бывают люди, чьи манеры несут то же величавое и простое благородство, что грозные барельефы на фризах Парфенона и древнейших памятниках греческого искусства. И во все времена находились произведения, в которых звучит эта же внутренняя мелодия. Посмотрите на знаменитую «Аврору» Гвидо Рени: это всего лишь утренний миф, кони в ней – не что иное, как утренние облака. Любой, кто порадуется выяснить, каким разнообразным делам мы готовы отдаться в одном состоянии ума и к каким мы непримиримы, увидит, до какой степени глубока эта цепь родства.

Один художник говорил мне, что невозможно изобразить дерево, не став на некий лад самим деревом; невозможно точно нарисовать ребёнка, если лишь копируешь его контуры, – нужно некоторое время наблюдать за его движениями, повадками, «вжиться» в его натуру, и тогда сумеешь запечатлеть его в любом положении. Так и художник Роос говорил о том, что «проникает в самую душу овцы». Я знал одного топографа, который не мог набросать форму горных пород, пока ему не объяснили их геологическое строение. Иногда общее состояние мысли лежит в основе самых разных проявлений. Не факт тождествен, а дух. Через более глубокое восприятие, а не только путём долгих технических навыков, художник достигает силы зажигать в других душах нужные образы.

Как-то сказали: «Заурядные натуры платят тем, что они делают, а более благородные – тем, что они есть». И почему? Потому что многослойная, глубинная сущность одними лишь своими словами, поступками, взглядами, манерами вызывает в нас ту же красоту и мощь, что и созерцание огромного собрания скульптур или картин.