Плотин, однако, склоняется к более широкому пониманию счастья, допуская, что животные могут быть счастливы в той мере, в какой их жизнь соответствует их природе. Этот подход находит отражение в искусстве: античные мозаики изображают счастливых животных (олени, играющие в лесу), средневековые миниатюры подчеркивают превосходство человека над животными, а современные комиксы нередко показывают радость домашних питомцев, что отражает утилитарный взгляд на их благополучие.

1. Поскольку зло неизбежно присутствует здесь, в этом мире, и душа желает избежать зла, необходимо бежать отсюда. Но что значит бегство? «Уподобиться богу», – говорит Платон. Это возможно, если мы станем справедливыми, благочестивыми, разумными и вообще добродетельными. Если же мы уподобляемся через добродетель, то уподобляемся тому, кто обладает добродетелью? И какому именно богу? Может быть, тому, кто, как считается, обладает этими качествами, то есть мировой душе и правящему в ней началу, которому присуща удивительная мудрость? Ведь разумно, находясь здесь, уподобляться ему.

Но прежде всего спорно, есть ли у него все добродетели. Например, может ли он быть мужественным, если ему нечего бояться, ведь ничто внешнее ему не угрожает? Или умеренным, если нет вожделения к тому, что может доставить удовольствие, раз оно отсутствует, чтобы желать или стремиться к нему? Если же он сам стремится к умопостигаемому, как и наши души, то ясно, что и наш мир, и добродетели происходят оттуда.

Но обладает ли умопостигаемое этими добродетелями? Вряд ли разумно приписывать ему так называемые гражданские добродетели: благоразумие, относящееся к рассудочной части, мужество – к яростной, умеренность – к согласию и гармонии между вожделеющей частью и разумом, а справедливость – к правильному исполнению каждой из этих частей своих функций в отношении управления и подчинения.

Так, может, мы уподобляемся не гражданским добродетелям, а более высоким, носящим те же имена? Но если одним, то гражданскими – вообще нет? Или неразумно отрицать всякое уподобление через них – ведь даже молва называет таких людей божественными, и следует признать, что они в некоторой степени уподобились, – а истинное уподобление происходит через высшие добродетели.

Но в обоих случаях получается, что добродетели есть, даже если они не такого рода. Если согласиться, что уподобление возможно и при ином соотношении добродетелей, ничто не мешает нам, даже не уподобляясь через добродетели, уподобляться своими добродетелями тому, кто сам не обладает добродетелью.

Как это? Например, если что-то нагревается от присутствия тепла, то и источник тепла тоже должен нагреваться? И если что-то становится горячим от присутствия огня, то и сам огонь должен нагреваться от присутствия огня?

На первое можно возразить, что в огне есть тепло, но как присущее ему по природе, так что аналогия такова: в душе добродетель привнесена, а в том, чему она подражает, – врождена.

А насчет огня скажем, что он сам и есть добродетель. Но мы считаем, что есть нечто выше добродетели.

Если бы то, что душа получает, было тем же, от чего получает, то так и следовало бы говорить. Но одно – там, другое – здесь. Ведь чувственный дом – не то же, что умопостигаемый, хотя и подобен ему. И чувственный дом причастен порядку и гармонии, но в логосе дома нет ни порядка, ни гармонии, ни соразмерности.

Так и мы, причастные здесь порядку, гармонии и согласию, происходящим оттуда, и обладая добродетелью, тогда как там в согласии, порядке и гармонии нет нужды, – все равно уподобляемся тамошним через присутствие добродетели.