13. А исследующее это – мы или душа? Мы, но посредством души. А как посредством души? Тем, что она имеет, оно исследует? Или поскольку она душа. Значит, она будет двигаться? Или нужно допустить для неё такое движение, которое не телесно, но есть её жизнь. И наше мышление так же, поскольку душа умна и мышление есть лучшая жизнь, и когда душа мыслит, и когда ум действует в нас: ибо и он – часть нас, и мы восходим к нему.

В трактате «Эннеады» (I.1) Плотин ставит вопрос о возможности распространения понятий благополучия (εὐδαιμονία) и хорошей жизни (εὖ ζῆν) за пределы человеческого существования – на другие живые существа. Он рассматривает условия, при которых жизнь можно считать благой, и анализирует, применимы ли эти критерии к животным. Если для человека счастье традиционно связывается с разумом и добродетелью, то в случае животных ситуация сложнее. Плотин задается вопросом: если животные живут в согласии со своей природой (κατὰ φύσιν), следуют своим инстинктам и проявляют естественную активность, можно ли считать их существование благополучным?

Один из возможных критериев счастья – переживание удовольствия (εὐπάθεια). Наблюдения показывают, что многие животные явно испытывают радость: птицы поют, звери играют, дельфины резвятся в волнах. Если понимать счастье как совокупность положительных переживаний, то животные, безусловно, способны его достигать. Этот аргумент поддерживается, например, Плутархом в трактате «О разуме животных», где он отмечает, что животные не просто пассивно ощущают удовольствие, но и активно его выражают – собака виляет хвостом, кошка мурлычет, что свидетельствует об осознанном переживании радости.

Другой критерий – реализация природной функции (ἔργον οἰκεῖον). Пчёлы строят ульи, пауки ткут паутину, птицы вьют гнёзда – всё это соответствует их естественному предназначению. Если счастье заключается в совершенном выполнении своей роли, то и животные могут быть счастливы. Аристотель в «Никомаховой этике» (I.7) утверждает, что у каждого существа есть своя «добродетель» (ἀρετή), даже если она не связана с разумом. Плотин, развивая эту мысль в духе неоплатонизма, говорит, что счастье – это достижение конечной цели (τέλος), и если животное полностью реализует заложенную в нём жизнь, то его можно считать счастливым.

Однако возникает возражение: если признать счастье животных, то не следует ли распространить это понятие и на растения? Плотин уточняет, что растения лишены ощущения (αἴσθησις), а потому к ним неприменимы критерии удовольствия или осознанной деятельности. Тем не менее, если понимать счастье как полноту жизни (ζωὴ τελεία), то и растения в каком-то смысле «процветают», когда цветут и плодоносят. Современные философы, такие как Питер Сингер, опираясь на утилитаристскую традицию (например, идеи Бентама), утверждают, что ключевым критерием морального статуса является способность страдать и испытывать удовольствие. Если животные обладают этой способностью, то их благополучие должно учитываться.

В античной и средневековой философии этот вопрос обсуждался с разных позиций. Аристотель, хотя и признавал, что у животных есть своя «добродетель», считал, что истинное счастье возможно только для разумных существ, поскольку оно связано с деятельностью души в соответствии с высшими добродетелями. Стоики, в частности Сенека («Письма», 76), утверждали, что счастье доступно лишь тем, кто способен жить в согласии с Логосом (мировым разумом), а потому животные не могут быть по-настоящему счастливы. Плутарх, напротив, подчеркивал, что животные проявляют сообразительность, привязанность и даже радость, что приближает их к понятию «благой жизни». Средневековые мыслители, такие как Фома Аквинский, разделяли аристотелевский подход, утверждая, что животные лишены интеллектуальной души, а их «счастье» – лишь подобие истинного блаженства, доступного человеку. В более поздней философии Гегель («Философия духа») и Кант («Критика практического разума») также ограничивали понятие счастья разумными существами, поскольку, по их мнению, нравственное благо требует свободы воли и самосознания, которых у животных нет.