–Это просто знаки на полях реальности. Маркеры в тексте, который мы все пытаемся прочесть. Не ищи в них окончательный ответ. Они лишь указывают на то, что текст продолжается. Что смысл все еще отложен.

Снова метафора. Красивая, глубокая, идеально вписывающаяся в их дерридианский диалог, но не дающая ни капли конкретики. Она признала существование знаков, но отказалась расшифровывать их значение, снова указав на сам процесс поиска, на бесконечное откладывание смысла. Андрей почувствовал знакомый укол фрустрации, смешанный с невольным восхищением ее умением говорить и одновременно молчать, ускользать, оставаясь при этом рядом.

Лика поднялась с поваленного дерева, отряхивая с пальто налипший снег. Пауза закончилась. Кофе был допит. Вопросы остались висеть в морозном воздухе. Она кивнула ему, снова без слов, и пошла дальше, ее фигура с ярким красным шарфом двинулась по бескрайнему белому листу этого дня, оставляя за собой лишь следы, которые ветер тут же принимался стирать.

4. День четвертый: Музыка из ниоткуда и прикосновение

Четвертый день их странного, безвременного паломничества начался так же, как и предыдущие: молчаливая встреча у порога библиотеки, кивок вместо приветствия, совместный уход в сторону бескрайних снежных полей. Небо сегодня было затянуто плотной, однородной серой пеленой, без единого просвета. Свет был ровным, рассеянным, лишающим пейзаж последних остатков объема и теней, превращая его в почти двухмерную картину, написанную оттенками серого и белого. Тишина казалась еще более глубокой, абсолютной, словно сам воздух застыл в ожидании чего-то. Андрей уже привык к этому молчанию, оно перестало его тяготить, стало естественной средой их общения, наполненной невысказанными смыслами больше, чем могли бы вместить любые слова.

Они шли по знакомой, но каждый день новой из-за свежего снега тропе. Скрип их шагов был единственным ритмом в этом замершем мире. Они миновали полуразрушенный остов фермы, где вчера Лика говорила о палимпсесте реальности. Сегодня она прошла мимо него без остановки, словно вчерашний разговор был лишь одной из стертых записей на полях их совместной прогулки.

Примерно через час пути, когда город окончательно скрылся за горизонтом, а вокруг простиралась лишь бесконечная снежная равнина, они приблизились к еще одному островку забытой цивилизации. Это было небольшое деревянное строение, притулившееся у самого края поля, там, где начинался редкий, чахлый лесок. Андрей узнал его – летом здесь работало небольшое кафе с незатейливым названием «Ветерок», популярное у дачников и редких туристов. Сейчас оно выглядело совершенно мертвым: окна были наглухо заколочены досками, краска на стенах облупилась, открывая темное дерево, а выцветшая вывеска с трудом читалась под слоем инея и снега. Вокруг – ни следов, ни признаков жизни. Очередной памятник ушедшему лету, застывший во времени до следующего сезона.

Они проходили мимо, в нескольких метрах от заколоченных окон, когда Андрей внезапно остановился. Он замер, слегка наклонив голову, прислушиваясь. Ему показалось… или он действительно услышал музыку? Тихую, едва уловимую, но отчетливую мелодию. Это был джаз. Меланхоличный, тягучий голос саксофона, выводящий печальную, красивую фразу, полную какой-то затаенной грусти. Звук был чистым, но приглушенным, словно доносился из глубины, из-за этих заколоченных досок, из самого сердца мертвого зимнего кафе.

Он обернулся, всматриваясь в постройку. Нет, это было невозможно. Кафе было заброшено, заколочено, обесточено. Откуда здесь могла взяться музыка, тем более такая – тихая, интимная, словно кто-то играл для себя одного в пустом зале? Может, это игра воображения? Эхо летних вечеров, застрявшее в стенах?