Андрей снял с плеча рюкзак, достал термос и две простые металлические кружки. Отвинтив крышку, он налил дымящийся кофе. Густой, терпкий аромат смешался с морозным воздухом. Он протянул одну кружку Лике. Она приняла ее обеими руками в перчатках, поднесла к лицу, вдыхая пар. На мгновение ее отстраненное выражение смягчилось, стало почти… человеческим.

Они сидели молча, пили горячий, горьковатый кофе. Тишина вокруг была почти абсолютной, только ветер временами тихо шелестел в голых ветках редких кустов вдалеке. Андрей смотрел на Лику, на то, как пар от кофе окутывал ее лицо, как несколько снежинок таяли на ее седых волосах. Вчерашние ее слова о палимпсесте не выходили у него из головы. Он думал о своей работе, о бесконечных попытках ухватить точный смысл в чужом тексте, перенести его, не расплескав, из одного языка-мира в другой. И все чаще ему казалось, что он переводит не слова, а их тени, их следы.

–Différance, – произнес он тихо, скорее для себя, чем для нее, но слово повисло в морозном воздухе. – Различие и откладывание… Вечное ускользание смысла.

Лика медленно опустила кружку, посмотрела на него внимательно. В ее темных глазах он снова увидел это глубокое, спокойное понимание, словно он коснулся знакомой и для нее темы.

–Именно, – кивнула она. – Здесь, в этом городе, différance ощущается почти физически. Она обвела взглядом бескрайнюю снежную равнину, за которой где-то в дымке угадывался силуэт города с его обезглавленной церковью. – Здесь всё отложено. Смыслы, время, даже сама реальность… она словно замерла в ожидании. Ждет своего прочтения, которое никогда не будет окончательным. Каждый новый слой снега, каждая новая эпоха, каждый взгляд – это лишь очередная интерпретация, очередное откладывание чего-то, что мы называем правдой или сутью—. Ее голос звучал ровно, почти гипнотически. – Смысл не присутствует здесь и сейчас, он всегда где-то еще – в прошлом, которое просвечивает сквозь настоящее, или в будущем, которое так и не наступает. Он мерцает, ускользает, как этот солнечный свет на снегу.

Андрей слушал, и слова Деррида, знакомые ему по текстам, здесь, в ее устах, посреди этого застывшего пейзажа, обретали новую, тревожную глубину. Это была не просто философия – это было описание мира, в котором он оказался.

Он сделал еще глоток кофе, набираясь смелости. Ее открытость, пусть и абстрактная, давала ему надежду. Он должен был спросить.

–Те символы… – начал он осторожно, глядя на свои руки, на след лабиринта на ладони. – В той черной книге… и в вашем блокноте… И эти… – он замялся, подбирая слова, – …знаки на коже. Запятые.

Он поднял на нее взгляд, ожидая ответа, или, скорее, очередной метафоры, очередного ускользания.

Лика не отвела глаз. Она допила свой кофе, поставила пустую кружку на снег рядом с собой. Пауза затянулась. Ветер тихонько завывал, перенося снежную пыль.

–У каждого текста свои знаки препинания, Андрей», – сказала она наконец. Голос ее снова стал немного отстраненным, словно она читала лекцию по неведомой грамматике. – Они указывают на паузы, на разрывы, на то, где мысль прерывается или меняет направление. Точка ставит финал, но часто это лишь иллюзия завершенности. Вопросительный знак открывает пустоту. А запятая… – она едва заметно коснулась пальцем своего запястья, где под рукавом свитера скрывался второй шрам. – Запятая – это всегда обещание продолжения. Пауза перед следующим словом, следующим смыслом, следующей версией. Это знак незавершенности, постоянного становления. Разрыв, который не обрывает, а связывает.

Она снова посмотрела на него, и в ее глазах мелькнула та самая легкая, почти невидимая ирония.