Элеонора Васкес, виолончелистка. И последнее, сегодняшнее – архитектор Ремпель. Картина повторялась с пугающей точностью. Но дьявол, как всегда, был не в самой картине, а в раме, на которую никто не смотрел. Я читал и читал. Интервью с соседом Васкес, который мельком упоминал «странный гул, будто от трансформатора, хотя никакого трансформатора рядом нет». Сообщение в чате дома Ремпеля: «У кого-нибудь еще лифт живет своей жизнью? Ездит сам по себе между этажами». Полиция искала закономерности в действиях преступника. Они собирали портрет человека из его жестокости и театральности. Я же видел другое. Я видел набор системных сбоев, хаотических помех, случайных аномалий. Это был не почерк. Это был шум. Белый шум реальности, в котором вдруг начали проступать зловещие паттерны.

Соколов искал человека. Он хотел найти руку, которая держит нож. А я все отчетливее понимал, что ножа нет. Есть лишь серия смертельных «опечаток» в тексте мироздания. И кто-то – или что-то – заставляет всех нас верить, что эти опечатки складываются в осмысленное, зловещее предложение. Я закрыл папку. Музыка Билла Эванса закончилась, и в тишине игла тихонько шуршала по последней дорожке пластинки. Этот звук всегда успокаивал меня. Но сегодня он впервые показался мне тревожным. Словно шепот чего-то огромного, нечеловеческого, что просачивалось сквозь стены моей квартиры.

Ключ в замке. Поворот. Один. Второй. Третий. Дверь поддается, и в щель врывается чужой воздух. Он пахнет влажным асфальтом и выхлопными газами, и этот запах бьет в нос, как нашатырь. Я стою на пороге, как пловец перед прыжком в ледяную воду. Последний оплот – тонкая линия дверного проема. Я делаю шаг. И мир обрушивается на меня. Не как лавина, а как медленно опускающийся пресс. Звук. Тысячи разрозненных звуков сливаются в единый, монотонный, низкочастотный гул. Скрежет колес метро где-то под ногами. Вой сирены где-то вверху. Бесконечный шорох шин. И голоса, сотни голосов, которые сплетаются в безликий гобелен из слов, смеха и кашля.

Я иду по улице, втянув голову в плечи. Каждый шаг – усилие воли. Я чувствую себя голым, с содранной кожей. Город смотрит на меня. Не люди, нет. Люди не замечают меня, они спешат по своим делам, их лица – смазанные маски с одинаковыми выражениями озабоченности или усталости. Смотрит сам Город. Смотрит сотнями оконных глаз. Смотрит неоновыми зрачками рекламных вывесок, на которых улыбающиеся люди предлагают мне купить счастье в кредит. Огромный цифровой щит на крыше дома напротив. На нем сменяются картинки: идеальная семья на фоне идеального газона, шипучий напиток, новый смартфон. Лицо девушки с рекламы смотрит прямо на меня, и на долю секунды ее запрограммированная улыбка кажется мне хищным оскалом.

Я спускаюсь в метро. Там гул становится плотнее, ниже. Теплый, пахнущий озоном и человеческими телами воздух давит на барабанные перепонки. Поезд вырывается из тоннеля с воплем терзаемого металла. Двери разъезжаются с пневматическим шипением, выплевывая одну порцию толпы и заглатывая другую. Меня вносит внутрь. Я стою, зажатый между чужими телами, стараясь не дышать, не смотреть по сторонам. Смотрю на свои ботинки. Вагон раскачивается. Мелькают огни тоннеля. Я чувствую биение этого механизма. Ритмичный стук колес, как гигантский метроном, отсчитывающий секунды бессмысленной жизни. Мне кажется, что все мы – не пассажиры. Мы – кровяные тельца, несущиеся по артериям этого бетонного чудовища, этого суперорганизма, которому нет до нас никакого дела.

Выйдя на нужной станции, я почти бегом преодолеваю последние сотни метров до массивного серого здания полицейского архива. Я толкаю тяжелую дверь и оказываюсь в тишине. Тишине относительной, казенной. Но после акустического ада улицы она кажется благословением. Я стою в пустом холле, пытаясь унять дрожь в руках. Дыхание сбито, сердце колотится в ребра, как пойманная птица. Это была пытка. Каждая секунда за пределами моей квартиры была пыткой. Но эта пытка была необходима. Потому что там, в этом ревущем хаосе, я не только почувствовал свою паранойю. Я почувствовал подтверждение. Подтверждение того, что Город – это не просто скопление домов и людей. Это живая, дышащая, равнодушная сущность. И то, что я ищу, нужно искать не в отчетах криминалистов, а в его аритмии, в его сбоях, в его внезапных приступах безумия.