Ее Гром Евгений Ершов

Лиза была невидимкой. Не в том смысле, что она могла исчезнуть по желанию – хотя иногда ей этого очень хотелось. Нет, она просто умела становиться очень-очень тихой и маленькой, чтобы никто не заметил, не окликнул, не заставил привлекать к себе внимание. В этом большом, шумном мире ее уголок был островком почти беззвучного существования.

Сейчас этот островок – ее комната. Солнечный луч, пробившийся сквозь листву старого клена за окном, медленно полз по стене, освещая акварельные рисунки птиц и цветов. Лиза сидела на подоконнике, поджав ноги, и наблюдала за воробьями, устроившими шумную перепалку на ветке. Даже их чириканье казалось ей громким, но это был естественный шум. Как шелест листьев или мирное тиканье старых настенных часов в гостиной. Такие звуки она терпела. Иногда даже любила.

Совсем другое дело – звуки резкие, внезапные, неконтролируемые. От них сжималось все внутри, сердце начинало колотиться, как бьется испуганная птица в клетке, а в горле вставал колючий ком. Звонок с урока. Грохот упавшей на пол металлической линейки. Резкий смех одноклассников за спиной. Гром. Даже слишком громкий голос учительницы мог заставить ее вздрогнуть и съежиться, желая провалиться сквозь землю.

Вот и сегодня в школе был «день тревоги». На большой перемене кто-то из старшеклассников уронил целую стопку учебников прямо в холле. Грохот был оглушительный, как взрыв. Лиза, стоявшая неподалеку, вжалась в стену, ощутив, как знакомый холодок страха пробежал по спине. Она зажмурилась, стиснула руки в кулаки и ждала, пока гул в ушах не стихнет, а сердце не перестанет выпрыгивать из груди. Когда она открыла глаза, вокруг уже никого не было – все разошлись по своим делам, даже не заметив ее бледного лица и дрожащих пальцев. Как всегда.

Теперь она была дома. В безопасности. Тишину нарушало лишь тиканье часов да далекий гул машин за окном – приглушенный, как шум моря в раковине. Лиза взяла с полки толстый альбом с рисунками животных. Особенно ей нравились собаки. Разные: большие и маленькие, пушистые и гладкие. Она аккуратно перелистывала страницы, останавливаясь на каждом изображении. Нарисованные псы смотрели на нее преданными глазами.

«Вот бы такого друга! – подумала она, проводя пальцем по контуру нарисованной овчарки. – Того, кто всегда рядом. Кто понимает без слов. Кто не кричит…».

Она вздохнула. Реальность была другой. Собаки во дворе часто лаяли – громко, пронзительно. От этого звука ей тоже хотелось спрятаться.

Дверь в комнату тихо приоткрылась.

– Лиза? – послышался мамин голос, нарочито мягкий, будто она боялась ее спугнуть. – Ты дома, Солнышко? Как школа?

Лиза кивнула, не отрываясь от альбома.

– Хорошо, – прошептала она так тихо, что мама, наверное, не расслышала, но поняла по кивку.

Мама вошла, поставив на стол чашку с теплым какао. Она выглядела усталой, но улыбалась.

– Папа сегодня задержится на работе, – сказала она, поглаживая Лизу по волосам. – Ужинать будем вдвоем. Хочешь, омлет сделаем?

– Угу, – тихо ответила Лиза.

Мама постояла еще мгновение, глядя на дочь, на ее рисунки.

– Красивые собачки! – ласково заметила она. – Может, когда-нибудь… ну, подумаем.

Лиза знала, что это «может, когда-нибудь» звучало уже много раз. Родители были добрыми, но вечно занятыми – работой, делами, какими-то взрослыми проблемами, о которых ей не рассказывали. Они переживали за ее стеснительность, советовали «больше общаться», но не понимали, как оглушительно громок для нее этот мир. Как страшно в нем быть заметной.

– Спасибо за какао! – прошептала Лиза, когда мама уже выходила.

Дверь закрылась, оставив ее снова наедине с тиканьем часов, шелестом листвы за окном и страницами альбома. Она отпила глоток сладкого, теплого какао. Оно согревало изнутри. Взяла карандаш и на чистом листе начала выводить контур еще одной собаки. Не идеальной породистой красавицы, а какой-то… обычной. С умными глазами и чуть висячим ухом. Друга. Того, кто поймет ее тишину. Кто будет рядом, когда страшно.

Она дорисовала пушистый хвост и тихо вздохнула. Мечта. Всего лишь мечта. Но в этой тихой комнате, под шум зеленых листьев за окном, она казалась такой реальной и такой необходимой.

Там, где жил Гром, тишины не существовало. Вообще. Приют «Добрый дом» гудел, как гигантский, встревоженный улей. Лай, скулеж, визг, звон металла о металл – все сливалось в один непрерывный, громкий фон, от которого дрожали стены и звенело в ушах.

Гром стоял на задних лапах, передними опираясь на прочные прутья вольера. Его карие глаза, яркие и умные, лихорадочно сканировали коридор. Каждый звук, каждый шаг, каждая открывающаяся дверь – все было поводом! Поводом залаять, завизжать, захлебнуться от возбуждения. Он не мог иначе. Энергия, как электрический ток, била из него во все стороны. Он был метисом – в его жилах текла кровь пород, созданных для бега, охраны, работы. А здесь… здесь было тесно, шумно и безнадежно скучно.

– Гром! Тихо! – рявкнула проходящая мимо Ольга, сотрудница приюта, неся миску с водой для соседнего вольера. Ее голос был привычно усталым и резким.

Гром на секунду прижал уши и отпрыгнул от решетки, но уже через мгновение снова бросился вперед, сотрясая дверь мощным толчком и оглушительно лая: «Гав! Гав-Гав-Гав-Гав!»

Он лаял на Ольгу. Лаял на тень на стене. Лаял на пролетавшую за окном ворону. Лаял просто потому, что не мог молчать, потому что этот лай был криком его души: «Заметьте меня! Выпустите! Дайте мне сделать что-нибудь!»

Но его лай лишь заставлял людей морщиться и ускорять шаг. «Проблемный», «неуправляемый», «шумиха» – вот какие слова чаще всего звучали возле его клетки. Гром не понимал этих слов, но отлично чувствовал раздражение, нетерпение, а иногда и страх в глазах посетителей. Это заставляло его лаять еще громче, отчаяннее, пытаясь заглушить непонятную ему враждебность мира.

Он был не всегда таким. Смутные обрывки памяти хранили другие ощущения: холод, голод, громкие крики, боль от неожиданного удара… Потом – долгая дорога в тесной клетке, страх и одиночество. И вот – «Добрый дом». Здесь было тепло, кормили, но… клетка оставалась клеткой. А его прошлое оставило глубокий шрам недоверия и гиперактивности. Шум был его щитом и его криком о помощи одновременно.

В соседнем вольере старый пес Барни тихо поскуливал во сне. Гром тявкнул ему пару раз, пытаясь разбудить, поиграть. Барни лишь глубже зарылся в свою подстилку. Гром фыркнул, разочарованно. Он метнулся к миске, шумно хлебнул воды, расплескав половину на пол. Потом схватил потрепанную резиновую косточку, единственную игрушку, и с яростным рычанием принялся ее трепать, мотая головой из стороны в сторону. Резина скрипела, слюна летела брызгами.

Вдруг в дальнем конце коридора распахнулась дверь. Впустили новых людей! Гром замер на долю секунды, навострив уши. Потом – взрыв! Он рванул к решетке, подпрыгивая так высоко, что казалось, вот-вот перемахнет через нее. Его лай превратился в сплошной, оглушительный рев, сливаясь с лаем других собак. Он видел фигуры – большие, маленькие. Запахи – новые, чужие, интересные! Он должен был достучаться, обратить на себя внимание.

– Гром! Не можешь успокоиться?! – крикнула Ольга, появляясь рядом с группой посетителей – женщиной с двумя детьми. Она с раздражением стукнула ладонью по прутьям вольера Грома. – Вот, видите? Красивый, да? Но абсолютно неконтролируемый. Шумовая пушка. Для квартиры – катастрофа. Только частный дом и опытный хозяин.

Женщина с детьми испуганно отшатнулась от ревущей, прыгающей собаки. Мальчик лет восьми даже прикрыл уши руками.

– Ой, какой громкий!» – воскликнула женщина. – И сильный! Удержит ли его ребенок? Нет, нам такой не подойдет. Пойдемте, детки, посмотрим на тех котяток.

Они поспешно удалились. Гром, видя, что внимание ускользает, залаял еще отчаяннее, вложив в этот лай всю свою нерастраченную силу, всю тоску по простору, всю жажду контакта. Он бился о прутья, пока группа не скрылась из виду. Потом резко смолк. Энергия куда-то ушла, сменившись опустошающей усталостью. Он сполз по решетке на пол вольера, тяжело дыша, высунув язык. Его взгляд, еще минуту назад безумно-возбужденный, стал тусклым и печальным. Он ткнулся мокрым носом в холодный металл прутьев и тихо заскулил – один раз, совсем негромко. Звук, который никто, кроме него самого, не услышал в общем гомоне приюта.

Он снова был один. В своей шумной, одинокой клетке. Мир за решеткой казался огромным, ярким и недоступным. А его собственный голос, такой громкий, такой требовательный, был бесполезен. Он только отталкивал тех, кого он так отчаянно пытался привлечь.

Экскурсия в приют «Добрый дом» казалась Лизе худшей идеей на свете. Еще в автобусе ее начало мутить от громких голосов одноклассников, визга тормозов и духоты. А когда они вошли в здание, волна звука ударила в нее с такой силой, что она физически отшатнулась, наткнувшись на Дашу, стоявшую сзади.

– Эй, осторожно! – фыркнула Даша.

Лиза даже не смогла извиниться. Она прижалась к стене у входа, стараясь дышать глубже, как учила мама. Но воздух был густым и тяжелым от запахов дезинфекции, собачьей шерсти, корма и чего-то еще, острого и животного – запаха страха и возбуждения. А звук… Звук был везде. Сплошная, оглушающая стена лая, скулежа, визга, лязга металла. Казалось, сами стены вибрировали от этого шума. Лиза зажмурилась, чувствуя, как знакомый холодок страха ползет по спине. Ее сердце забилось, как барабан.