Прикосновение было неожиданным. Холодным. Мокрым. Совершенно реальным.

Весь оглушительный шум приюта – лай, визги, голоса детей, окрики учительницы – словно отступил на второй план. На мгновение в мире остались только они двое. Тихо плачущая девочка у стены. И огромная, внезапно замолчавшая собака за решеткой, осторожно тыкающаяся носом в ее руку.

– Лиза! Ты чего там? Идем! – резко позвала Анна Николаевна, заметив, что девочка отстала.

Заклинание рухнуло. Лиза вздрогнула и отдернула руку, как обожженная. Гром тихо взвизгнул, отпрянув от решетки.

– Эй, смотрите, Гром испугал Лизу-тихоню! – засмеялся Макс.

– Плачет!» – хихикнула Катя.

– Ничего не случилось? – с тревогой спросила Анна Николаевна, подходя. Она бросила неодобрительный взгляд на Грома, который снова забился в угол вольера, отвернувшись. – Ужасная собака. Совсем неуправляемая. Пойдем, Лиза, не стой тут.

Учительница взяла Лизу за плечо и мягко, но настойчиво повела за уходящим классом. Лиза шла, не оглядываясь, вытирая щеки рукавом. Сердце все еще бешено колотилось, в ушах звенело. Но на ладони, там, где коснулся холодный собачий нос, осталось странное ощущение. Не отвращение. Не страх. Что-то… иное. Что-то, заставившее ее, уже в дверях, украдкой обернуться.

В дальнем углу своего вольера сидела большая серая собака. Он не лаял. Не бросался. Он просто сидел, уткнувшись носом в прутья, и смотрел ей вслед. Его карие глаза в полутьме угла казались огромными и… бесконечно грустными.

Лиза быстро отвернулась и вышла на улицу, глотнув полной грудью свежего, тихого воздуха. Но образ этих глаз и ощущение холодного носа на ладони не отпускали. Катастрофа обернулась… загадкой. Самой странной загадкой в ее жизни.

Образ больших, грустных карих глаз и ощущение холодного носа на ладони не отпускали Лизу. Они преследовали ее во время ужина с мамой (папа снова задержался), пока она механически ковыряла вилкой омлет. Они не давали уснуть, пока она лежала в темноте, глядя в потолок. Они даже проникли в сны – сны, где громкий лай не пугал, а был криком о помощи, на который только она могла ответить.

Утром Лиза проснулась с твердым решением. Оно было таким неожиданным, что от него перехватывало дыхание. Она должна была сделать это. Должна была попытаться.

Страх никуда не делся. Он сжимал горло, когда она представляла, как будет говорить с родителями. Как они посмотрят на нее с непониманием. Как скажут свое привычное «может, когда-нибудь». Но рядом со страхом поселилось что-то новое – упрямое, жгучее чувство. Это была ее собака. Та самая, о которой она мечтала, рисовала в альбоме. Только настоящая. И ему было так же страшно и одиноко, как Лизе. Они поняли друг друга в тот миг тишины среди всеобщего шума.

Весь день в школе Лиза провела как в тумане. Уроки проходили мимо. Даже насмешливые взгляды Макса и Кати (видимо, история про «Гром и плаксу» уже разошлась по классу) не задели ее по-настоящему. Она готовила речь в голове. Перебирала слова. Рисовала в тетрадке бесконечные вариации серо-белой морды с умными глазами и чуть висячим ухом.

Вечером, когда наконец собрались все трое – мама, уставший папа и Лиза, – напряжение в воздухе стало почти осязаемым. Лиза сидела, сжимая под столом коленки, чтобы они не дрожали. Комок в горле мешал дышать.

– Лиза, Солнышко, ты вся какая-то напряженная, – заметила мама, разливая суп. – Школа? Опять эти ребята?

Лиза покачала головой. Она не могла больше ждать. Слова вырвались наружу, тихие, но удивительно четкие:

– Мама, папа… Я хочу взять собаку. Ту самую. Из приюта. Его зовут Гром.