Над столом повисла тишина. Мама замерла с половником в руке. Папа, до этого устало ковырявший ложкой в тарелке, медленно поднял взгляд.

– Гром? – переспросила мама, нахмурившись. – Это та… большая, которая так страшно лаяла? Ту, что тебя напугала до слез?

– Он меня не напугал! – выпалила Лиза, и ее собственный голос, прозвучавший громче обычного, удивил даже ее саму. – То есть… сначала да, было страшно. Очень. Но потом… Он… Он посмотрел на меня и… и замолчал. И тронул носом. – Лиза невольно посмотрела на свою ладонь. – Он понял.

– Понял? – Папа отложил ложку. Его голос был спокойным, но в глазах читалось непонимание и усталая тревога. – Лиза, милая, это же приютская собака. Большая, сильная. И, судя по всему, очень нервная. Ты слышала, как он орал? На весь приют! Какой у него характер? Что он пережил? Мы не знаем.

– А он знает команды? – спросила мама более мягко, но тоже озабоченно. – Как ты с ним гулять будешь? Он же тебя, хрупкую, как тростинку, потащит! И в квартире… Представляешь этот лай? У соседей истерика будет. И Петров снизу… он сразу начнет жаловаться.

Каждое слово родителей било в самое больное место Лизы. Они были правы. Совершенно правы. Гром был большим, шумным, необученным. Он пугал людей. Он был проблемой. Лиза почувствовала, как глаза начинают предательски щипать. Она опустила голову, сжимая кулаки под столом. Сдаться? Сказать: «Да, вы правы»? И оставить Грома там, в шумной клетке, с его грустными глазами?

– Он не злой, – прошептала Лиза так тихо, что родители наклонились, чтобы расслышать. – Он… Он как я. Только наоборот. Я боюсь шума. А он… он громко кричит, что ему страшно. И одиноко. – Она подняла глаза. В них стояли слезы, но горели они с невиданной прежде решимостью. – Я… я научу его. Я буду заниматься. Каждый день. Я обещаю! И гулять… я буду очень крепко держать поводок. А лай… Может, он так лает, потому что несчастен? Может, дома, с нами… он будет тише? Пожалуйста! Не навсегда… хотя бы… хотя бы попробовать? На испытательный срок? Как сказала Ольга из приюта? Пожалуйста!

Она выложила все свои аргументы, какие смогла придумать за день. Они казались такими хлипкими и детскими перед взрослой логикой родителей. Но в ее голосе, дрожащем, но не сломленном, звучала такая искренняя, почти отчаянная мольба, что мама положила руку на папину.

– Петр… – тихо сказала она.

Папа тяжело вздохнул. Он посмотрел на Лизу, на ее бледное, напряженное личико, на глаза, полные слез, но не сдающиеся. Он видел ее всегда тихой, послушной, почти незаметной. Такой настойчивой он ее еще не видел никогда.

– Испытательный срок… – пробормотал он, потирая переносицу. – Это серьезно, Лиза. Очень серьезно. Собака – не игрушка. Это огромная ответственность. Кормление, прогулки в любую погоду, уборка, ветеринар, дрессировка… Это время, силы, деньги.

– Я все буду делать! – быстро сказала Лиза, ловя проблеск надежды. – Я встану раньше, чтобы погулять перед школой! Буду убирать! Экономить карманные деньги на корм! Я… я готова!

– А если не справишься? – спросил папа прямо, глядя ей в глаза. – Если он окажется слишком трудным? Если будет лаять без остановки? Если напугает тебя снова? Если соседи взбунтуются? Тогда придется вернуть его, Лиза. Понимаешь? Вернуть в приют. Сможешь ты с этим смириться?

Мысль о том, чтобы снова привести Грома в неуютную клетку, заставила Лизу содрогнуться. Это было бы предательством. Но страх перед этим был слабее той новой, жгучей решимости внутри.

– Я… я постараюсь так, чтобы не пришлось возвращать, – тихо, но твердо сказала она. – Я сделаю все, что смогу. Обещаю!