Папа и мама переглянулись. Между ними пробежал немой диалог. Мама чуть кивнула. Папа снова вздохнул, более сдавленно.

– Ладно, – сказал он наконец. – Условия: строго испытательный срок. Месяц. Не больше. Мы позвоним в приют, поговорим с этой… Ольгой. Узнаем все подробности. Если они скажут, что собака категорически не для квартиры или агрессивен – все. Точка. Если согласятся… – он посмотрел на Лизу, – то ты берешь на себя основную заботу о нем. Прогулки, кормление по графику, уборка лотка или следов на полу. Мы поможем, но главное – на тебе. И если через месяц будет хоть одна серьезная проблема – шум, агрессия, твоя неуспеваемость в школе, жалобы соседей – Гром вернется. Честно?

Сердце Лизы колотилось так сильно, что она боялась, его услышат. Месяц. Всего месяц. И столько условий… Но это был шанс! Единственный шанс.

– Честно, – выдохнула она, и впервые за этот вечер на ее губах дрогнуло подобие улыбки. – Спасибо! Спасибо огромное!

– Не благодари раньше времени, – покачал головой папа, но в углу его глаза мелькнуло что-то похожее на отеческую гордость. – Сначала поговорим с приютом. Завтра. А теперь доедай суп, он остыл.

Лиза взялась за ложку, но есть не хотелось. Внутри все ликовало и трепетало одновременно. Она вытащила из кармана смятый листок из тетради. На нем был нарисован Гром. Не ревущий у решетки, а тот самый – с грустными, понимающими глазами. Она погладила рисунок пальцем.

«Держись! – мысленно сказала она нарисованной собаке и той, настоящей, далекой. – Я иду за тобой. Мы попробуем. Мы обязаны попробовать».