… Мы с провожатым уже почти добрались до моста, когда я понял, что, буквально отравился силой и разнообразием новых запахов. Да, именно отравился, потому что у меня кружилась голова, вокруг ядовито пахло всё и вся. Потому что этот нарост на голове между глаз, к которому нужно стараться привыкать, и который теперь по всей видимости был моим носом, впитывал запахи, как губка воду. Каждый предмет, валяющийся на улице, каждое дерево, каждая часть дерева, каждая травинка, каждая лужа и лужица, земля, люди, автомобили – всё пахло по-особенному, всё являлось яркой индивидуальностью. Аромат жизни, так сказать! Чьей жизни? Господи, ну почему так?.. Когда я был человеком, то особенно не старался замечать и осмысливать всю эту уличную пахучку. Ну, может, только когда выносил мусор на помойку. А теперь это оказалось культурным шоком. Вернее, шоком внутри шока. Потому что… я по-прежнему пытался найти в себе человека. То есть, не потерять его. И почему-то разом вспоминалось всё, ранее прочитанное, словно в книгах можно было найти выход из моей безвыходной ситуации. Ну да, как там у Кобо Абе: «Главное правило реальности – не запутаться в своих иллюзиях».

Наверное, самый сильный запах шёл от моего провожатого. Я тоже распространял специфическое амбрэ. Но он пах, как бомж после зимовки, проведённой без скафандра на мусорном полигоне. Сушняк в конце концов замучил моё обессмысленное тело, и мне отчаянно захотелось выпить. Ну и закусить, конечно… Когда мы стали спускаться под мост, стая молчаливых всепогодных собак ещё издали нацелилась на меня примерно как группа реактивных истребителей на зону боевых действий.

И наше вам здрасьте! Своей новой собачьей башкой я почему-то сразу понял, что меня теперь запросто могли разорвать там же, под мостом. И сожрать тоже могли в прямом смысле слова. У собак ведь всё в прямом смысле: и любовь , и дружба, и злость и ярость… И наверняка не принято рассказывать анекдоты. Ну точно могли порвать! За что? За несанкционированное появление в неположенном месте, как сказали бы некоторые из тех, кто передвигался в основном на двух ногах. А мне пока придётся передвигаться на четырёх своих, причём вяло и неуверенно, как чемпион среди коров на чемпионате по фигурному катанию.

Многие знают, что собачья жизнь коротка и, по сути, бывает очень трагична. Там, под мостом, я по-человечески ясно осознал свою полную беззащитность, как Кощей бессмертный, который на самом деле наверняка должен был понимать всю уязвимость своего единственного яйца, зачем-то проткнутого иголкой. И теперь со мной тоже могло случиться всякое. Моя собачья жизнь висела на волоске, выдернутым из чьей-то жопы. Всякое потом и случится. Но не сейчас, не в этот момент.

Непонятно какими мозгами я смог сообразить, что теперь мне нужно сохраниться хотя бы, как есть, просто попытаться выжить, а всё остальное отложить на потом. Как это сделать с голой жопой посреди «дворянского общества» я не знал. Каким-то образом необходимо было влиться в новый коллектив безо всяких собеседований. И многое могло зависеть от того, как меня представит «обществу» сопровождавший меня «товарищ». С помощью своего нового чутья я догадался, что мне лучше в этот момент просто помолчать в тряпочку. Только жалко, самой тряпочки у меня нет. А вот, если бы начал объясняться, яростно и надрывно лаять в своё оправдание, то мог быть запросто разорван и съеден вечно голодной «братвой» до хруста костей на их гнилых зубах, смоченных моей кровью.

Я знал, что у таких стай дворовых собак, как и у бандитских группировок, вся жизнь организована сугубо по территориальному принципу. В этом не было ничего нового, и понимание того, что все и вся в такой жизни делится на «своих» и «чужих», воспринималось мной как что-то обязательное и непреложное.