Казаки, не обращая внимания на вопли разозлённого старика, уже сматывали арканы, топтали конями остатки чумов и разбросанной утвари. Они были неместные – приписанные к Усть-Манскому гарнизону с Кубани – и потому совершенно равнодушные к спорам и раздорам губернских чиновников с инородцами.

А Разумихин, решив, что дело сделано и теперь остякам поневоле придётся убираться восвояси, тоже сел на лошадь, собираясь в обратный путь. Тогда Кирьян решился.

– Ваше благородие, – подскочил он к чиновнику, хватая за стремя, – выслушайте меня, прошу!

– Что случилось, юноша? Мы выполнили обещание, очистили бор от местного населения…

– Не в том дело! Этот… остяцкий шаман только что проклял всех нас! Именем ихнего бога огня!

– Ну и что? Надеюсь, ты не веришь во всяких там лесных духов?.. Пустые угрозы! – Разумихин тронул поводья, но Кирьян, как клещ, вцепился ему в ногу.

– Ваше благородие, прикажите казакам немедля поискать вокруг. Нужно найти священное место, где остяки поклоняются Нэй-анки, богу, то бишь, Матери Огня! Его непременно нужно найти и сжечь. Иначе беды не миновать!..

– Что за чушь ты несёшь?! Отпусти стремя сейчас же!..

– Ваше благородие, я вас умоляю!.. – Кирьян готов был разрыдаться от отчаяния. – Прикажите найти капище!..

Несколько секунд Разумихин сердито вглядывался в его лицо – расширенные глаза, дрожащие губы – и наконец обратился к уряднику, несомненно, слышавшему их разговор:

– Отдайте приказ начать поиск капища. Оно должно быть недалеко, в лесу. Найдёте – сожгите…

Неделю спустя на высоком яру в излучине Ушайки закипела работа – началось строительство новой усадьбы Смолянинова – с широким подворьем, с баней и охотничьим домиком. На поляне, где было стойбище остяков, поставили под широким навесом простую пилораму для нужд стройки, а в сотне саженей от неё, в удобном распадке, соорудили временную хоромину – под склад для брёвен и для ночёвки смены дровосеков. Одновременно начали рубить просеку через всю деляну – для удобства вывозки готового леса.

Кирьян теперь был занят с утра до вечера, мотаясь между лесоразработками и стройкой. Но каждый раз, оказываясь в лесу у хоромины, невольно опасливо косился на большую чёрную проплешину перед ней – место, где казаки нашли и сожгли капище остяцкого духа огня. Каждый раз бедолаге казалось, что вот-вот разверзнется земля с жутким громом и оттуда взметнётся адское пламя рассерженного Нэй-анки и поглотит жалких людишек, посмевших разрушить его святилище.

Но всё было в порядке, вплоть до дня летнего солнцестояния. С утра солнце палило нещадно, предвещая жаркий и душный день. Осип, старый слуга, помнивший Порфирия Ананьевича ещё вихрастым мальчишкой, вышел во двор, присел на лавку у стены дома и, морщась, растёр колени узловатыми руками. К нему подошёл дворовый пёс Урман, огромный, чёрный, весь в колтунах свалявшейся шерсти, и положил лобастую голову старику на колени. Осип задумчиво потрепал пса между ушей, покосился на безоблачное небо, вздохнул и сказал:

– Гроза нынче будет, Урман. Сильная гроза!..

Пёс покосился из-под лохматых бровей на старика и тоже вздохнул. На крыльцо вышел хозяин, потянулся, увидел Осипа и спросил с усмешкой:

– Что, старик, снова колени ноют? Небось грозу прочат?

–Так и есть, барин. Гроженье[2] великое грядёт, небеса с землёй сойдутся…

– Скажешь тоже!.. Гроза в июне – обычное дело. Но… для строительства, конечно, непотребно!

Смолянинов обернулся и крикнул в раскрытую дверь:

– Кирьян, поворачивайся побыстрее! Надобно до грозы работы проверить да лес от дождя укрыть понадёжней!..

Парфёнов, утираясь на ходу рукавом, выскочил во двор, побежал к коновязи.