– Будет сделано, хозяин! – крикнул уже из седла и пустил коня рысью в распахнутые расторопными дворовыми ворота.

Добрался по знакомой дороге до стройки быстро – конь отдохнувший, настроение отличное, день солнечный. Даже не верится, что скоро гроза придёт. С рабочими уладил дела споро, за полчаса. Мужики там подобрались толковые, знающие – заверили: до дождя успеют крышу черновую зашить, так что плахи половые не пострадают.

Кирьян отправился дальше, в бор, к лесопилке и хоромине. Лесопилка уже вовсю трудилась – по старинке, вручную, но основательно. Парфёнов припомнил, что хозяин грозился вскорости привезти сюда паровую машину, и тогда, мол, получится настоящий лесопильный завод! Эти новшества, мол, в столицах уже лет эдак пять используют, а мы чем хуже?..

Кирьян пожелал плотникам доброй работы и предупредил о вероятной грозе к вечеру. Те кивнули и отмахнулись: дескать, сами с усами, сами знаем, что гроза. Парфёнов взял коня под уздцы и пошёл по натоптанной стёжке вглубь бора, к хоромине. Шагов за полсотни он учуял явный запах костра – сладко-смолистый, едва видимый в полуденных лучах солнца дымок скользил по редкому подлеску. Кирьян приободрился: дровосеки явно решили пополдничать, да и у него самого в животе уже тихонько урчало – утренняя пшённая каша с молоком куда-то провалилась.

Но, едва выйдя к лощине, Парфёнов замер, как вкопанный, не в силах отвести взгляд от костра. Вернее, от места, где дровосеки его разожгли. Прямо на пепелище капища остяцкого Нэй-анки!

Опомнившись, Кирьян кинулся к костру, бросив поводья.

– Братцы, да что ж вы делаете?! – завопил он вне себя от страха. Он прекрасно помнил рассказы родной бабки-остячки о мстительности духов-хранителей, когда люди по злому умыслу или даже по незнанию нарушали обычаи поклонения им или надругались над священными местами их обитания. Особенно предупреждала она маленького Кирю ни в коем случае не обижать Нэй-анки, Мать Огня, иначе гнев её может быть страшен.

Дровосеки изумлённо уставились на Парфёнова, не понимая его испуга. Потом самый старший из них спокойно сказал:

– Не трясись, паря, ничего с костром не случится. Видишь, круг окопан, подметён – ни хвоинки! Так что не боись, а присядь-ка с нами, пополдничай.

– Да как вы не понимаете?! Нельзя костёр на месте капища Нэй-анки разводить! Плохо будет!.. – не унимался Кирьян.

Он схватил лопату и попытался забросать огонь землёй, но дровосеки не дали, отобрали инструмент, почти насильно усадили парня на бревно и сунули в руки глиняную кружку с травяным чаем. В ноздри Кирьяну ударил густой аромат чабреца и мяты, но он не почувствовал ни запаха, ни вкуса напитка. Он неотрывно смотрел на пляску пламени над суковатыми поленьями, сложенными по охотничьему правилу – шалашиком, и на какой-то миг ему поблазнилось, что сквозь бледную огненную завесу на него пристально смотрит скуластое женское лицо с глубокими морщинами на лбу и вокруг глаз. Кирьян невольно сморгнул, и видение тут же пропало. Тогда он жадно припал к кружке и, обжигаясь, выпил всю до дна. Полегчало. Выдохнул.

– Так что ты там, паря, говорил про духов? – насмешливо напомнил Парфёнову пожилой дровосек, внимательно наблюдавший за ним.

– У остяков есть поверье, – медленно, припоминая рассказы бабки, заговорил Кирьян, – если по чьему-то недосмотру капище духа огня Нэй-анки окажется разрушенным, то, чтобы вызвать его снова, достаточно развести сосновый костёр точно на том месте, где стоял её идол, в день летнего солнцестояния…

– Ух ты! – улыбнулся другой дровосек, помоложе. – Выходит, это я вызываю… как его… Нанки?..