Он знал: она пытается вспомнить. Если бы он мог сказать ей, почему самое безопасное – это забыть!

Именно этого он боялся больше всего на свете. Ведь если ее воспоминания хлынут наружу, как сквозь трещину в плотине, – как знать, чем это закончится?

Что он рассказал ей днем? О чем спьяну проболтался? Они разговаривали – это он помнил. Но то, что было сказано, совершенно стерлось из памяти. Она заставила его говорить, рассказать о том, о чем нельзя было рассказывать. Он похолодел от страха. Какие тайны он выдал?

Ему было худо, он был весь в синяках с головы до ног. Не нужно было выходить из комнаты, но он не мог больше высидеть под замком, наедине с виноватыми мыслями и скорбящим сердцем.

Десять лет. Вот сколько он живет с последствиями всего этого. Ничего дурного, думал он. Четверо благовоспитанных джентльменов хотят провести особенную ночь. Ночь, которая запомнится.

Гиффорд закрыл лицо руками.

Все эти годы он молчал. Все эти годы брал их деньги и тратил с пользой. Как надо тратил. У них не было причин преследовать его, разве не так? Он не хотел больше вспоминать: от напряжения заболела голова.

Эти мельком виденные каштановые волосы в воде…

Не может быть. И на кладбище – не может быть. Она мертва. У него есть письмо, там ясно сказано.

Канун Святого Марка, ночь призраков…

Гиффорд не знал, сколько времени прошло, пока он то приходил в сознание, то снова терял его; точно сказать было трудно. Знал только, что, когда очнулся в очередной раз, все чувства слегка обострились. Запах сырых кирпичей и пыли.

Перья… Он провел пальцами по подбородку, чувствуя, как царапается многодневная щетина. Непонятно, куда девалась шляпа. Пиджак был на нем.

Охваченный внезапной паникой, он попытался встать. Усилием воли заставил ноги слушаться и поднялся, опираясь спиной на кирпичную стену. Протянул руку и нащупал прохладную поверхность стеклянного колпака. Краткий миг мужества мгновенно угас. Теперь он вспомнил.

Вспомнил, как в панике сжег письмо и, пошатываясь, спустился вниз. Снял ключ с крючка и пришел сюда. Спрятался среди стеклянных колпаков и сокровищ своего прошлого. И еще один стеклянный футляр среди них, самый новый. С единственным свидетельством той ночи.

Гиффорд ощутил мгновенный прилив надежды, но искра тут же погасла, сменившись ужасом. Он вспомнил, как споткнулся на ступеньках и как падал все вниз и вниз в темноте, пока не ударился головой об пол.

Где-то в глубине омертвевшего, выжженного спиртом разума он сознавал, что бросил Конни одну. Ее некому будет защитить, если они придут. Когда они придут.

Взревев, он снова попытался распрямиться, но сил не хватало. Тогда он стал ползком подбираться туда, где, как ему казалось, должна быть лестница. Медленно, все ближе и ближе к двери. К свету.

Толкнул дверь, но она не открывалась.

Почему она не открывается? Не запер же он ее за собой?

Дверь была пригнана плотно, чтобы экспонаты хранились при постоянной температуре. Ни света, ни тепла извне не проникало внутрь. Гиффорд нажал плечом изо всех оставшихся слабых сил и на этот раз услышал, как загремел на задвижке висячий замок.

Дверь не поддавалась. Он в ловушке.

Гиффорд покачал головой – так, что все закружилось перед глазами. Если бы они хотели покончить с ним, то уже покончили бы. Церемониться бы не стали. На кладбище много высеченных на камне имен тех, кого приняли коварные илистые отмели. Одним больше, одним меньше. Никто и знать не будет.

– Но я же никому не сказал, – пробормотал он в темноту. – Я же сдержал слово…

– Мисс Гиффорд? – позвал мужской голос, незнакомый.