– Мэри, – резко сказала Конни. – Отправляйтесь в Эверсфилд и спросите, дома ли доктор. Белый дом, знаете?

На этот раз девушка кивнула.

– Конечно, знаете. Вот и умница. Приведите доктора Эвершеда. Он знает, что делать. – Она легонько подтолкнула Мэри. – Ну же.

На миг-другой Мэри встретилась с Конни взглядом, а затем, не говоря больше ни слова, выбежала через ворота на тропинку.

– Не упадите, – крикнула ей вслед Конни, зная, какими скользкими сделались деревянные мосты от нескончаемых дождей. Но девушка ее уже не слышала.

Конни собралась с духом и снова подошла к разлившемуся ручью. На мгновение она позволила себе поверить, что это просто ошибка. Что она – и Мэри тоже – видела одно лишь пальто, запутавшееся в камышах, а остальное довершило воображение.

Она посмотрела на воду. Тело было там – лежало лицом вниз, руки покачивало туда-сюда течением, и поза не оставляла надежды, что женщина еще жива. Конни велела себе не отводить взгляд. Облако каштановых волос, выбившихся из шпилек. Синее пальто – яркое, насквозь промокшее, на фоне бледных стеблей тростника.

Руки голые, голова не покрыта.

Конни отступила от кромки воды. Подняла взгляд на окно отцовской спальни. Оно было закрыто, шторы задернуты, но не мог же он не слышать шума? Мэри кричала очень громко. Конни уже пожалела о том, что сразу отослала девушку за помощью: теперь она понимала, что нужно поговорить с Гиффордом до того, как кто-нибудь придет. Не хотелось, чтобы он спьяну брякнул какую-нибудь глупость, уронил себя в чужих глазах, сделал что-то, что мог превратно понять доктор Эвершед или даже Мэри. Конечно, Конни не думала, что он в чем-то замешан, нет, но его недавние слова звучали дико и безумно. Если она его не предупредит, то потом будет винить себя.

И в то же время Конни не могла выкинуть из головы картину недельной давности – как отец, шатаясь, с голыми обветренными руками, возвращается из церкви. Уходит последним из всех и тяжело бредет по тропинке среди изуродованных тел певчих птиц.

Может, он тоже видел эту женщину на кладбище? А может, видел и раньше, когда она следила за их домом?

Конни вбежала обратно в дом и поднялась на второй этаж.

– Папа? – окликнула она, постучав в запертую дверь. – Прости, что беспокою, но мне нужно с тобой поговорить.

Из комнаты не донеслось ни звука.

– Папа?..

Она постучала сильнее и подергала ручку, не желая верить, что он мог так крепко уснуть за то короткое время, что прошло после их разговора. К ее удивлению, дверь распахнулась.

– Можно войти?

Атмосфера в комнате была даже хуже, чем она ожидала. На нее тяжело пахнуло застоявшимся пивом, табаком и горелыми спичками. И еще чем-то.

Отчаяние. Запах отчаяния.

– Папа, пока никто не пришел, я должна с тобой поговорить.

Когда глаза Конни привыкли к полумраку, она заметила в кровати какой-то бесформенный комок. Она быстро прошла через комнату и задернула шторы, одновременно открывая окно, чтобы впустить немного воздуха.

– Проснись, – сказала она, и на этот раз голос у нее был резкий от волнения.

Она протянула руку, помедлила секунду, склонившись над кроватью, а затем опустила ладонь на плечо отца. Что-то мягкое! Она откинула одеяло и увидела старую подушку и свернутый посреди матраса побитый молью отцовский сюртук.

Мгновение Конни смотрела на кровать, не в силах поверить собственным глазам. Затем подбежала к окну, выглянула наружу и окинула острым взглядом пейзаж, насколько хватало глаз. Постыдная картина – как отец, пьяный и нечесаный, вваливается в «Бычью голову», – рассыпалась, едва мелькнув. Не мог он пройти по тропинке мимо нее, она бы заметила. Они с Мэри все время были в саду за домом. Они бы увидели его. Он мог уйти только на юг или к открытому морю, или через поля на запад, к большому поместью Старого парка. А что ему там делать?