Дочь таксидермиста Кейт Мосс

Kate Mosse. THE TAXIDERMIST'S DAUGHTER

Copyright © Mosse Associates Ltd, 2016

All rights reserved

Перевод с английского Ольги Полей

Серийное оформление и оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий

© О. В. Полей, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Иностранка®

Как всегда, моим любимым Грегу, Марте и Феликсу, а также моим замечательным племянницам и племянникам Эмме, Энтони (он же Гизз), Ричарду, Джессике, Лотти, Брайони, Ти-Эйч, Тоби, И-Эйч и Закари

Аптекаря я вспомнил. Он живет

Поблизости. На днях его я видел…

…………………………….

В аптеке черепаха, крокодил

И чучела иных морских уродов.

У. Шекспир. Ромео и Джульетта (перевод Б. Пастернака)

«Теперь, – красотки был ответ, —

Святого Марка ночь,

И по преданью древних лет

Все сбудется точь-в-точь:

В полночный час из года в год,

Чуть колокол пробил,

Сонм обреченных душ бредет

Тропой среди могил.

Кому назначен смертный час

До будущей весны, —

Пройдут угрюмо мимо нас

Средь мертвой тишины».

Джеймс Монтгомери. Бдение святого Марка. 1813 г.

Пусть плоды вашего воображения растут из той земли, что у вас под ногами.

Вилла Катер (ок. 1912 г.)

Полночь.

На кладбище церкви Святых Петра и Марии, у самых болот, безмолвно собираются в кружок люди. Смотрят, ждут.

Ибо существует поверье, что в канун Святого Марка можно увидеть, как призраки тех, кому суждено умереть в наступающем году, входят в церковь в урочный час. Почти везде в Сассексе это поверье уже давно забыто, но не здесь. Здесь, где соленый лиман открывает путь к морю, здесь, в тени старой соляной мельницы и останков сгоревшей мельницы Фархилла, полусгнившие бревна которой обнажаются при каждом отливе, – здесь древние суеверия по-прежнему сильны.

Кожа, кровь, кости.

Над морем слышны крики кроншнепов и чаек – странные, навязчиво тревожные ночные голоса. Прилив подходит быстро, поднимается все выше и выше, затапливая илистые отмели, пока не остается ничего, кроме глубокой, неспокойной воды. Дождь барабанит по черным зонтам и матерчатым кепкам работников с ферм, молочников и кузнецов, стекает за воротники, просачиваясь между тканью и кожей. Никто не произносит ни слова. Огонь в фонарях мерцает и пляшет, отбрасывая искривленные тени вверх по кремневому фасаду церкви.

Здесь не место для живых.

Дочь таксидермиста стоит, притаившись в тени кипарисов. Она пришла сюда через болота следом за отцом. Конни видит, что Гиффорд стоит в толпе мужчин на крыльце, и ей это странно. Он ведь ни с кем дружбу не водит. Живут они уединенно, на другом берегу ручья, в доме, битком набитом мехом и перьями, стеклянными колпаками, черными глазками-бусинками, проволокой, ватой и паклей – тем, что осталось от некогда знаменитого таксидермического музея Гиффорда. Сломленного, беспутного человека, загубившего себя пьянством.

Но сегодня все иначе. Конни видит, что он знает этих мужчин, и они знают его. Между ними чувствуется какая-то связь.

Строчки, затверженные когда-то в классной комнате, сами собой всплывают у нее в голове. Мимолетный проблеск канувших дней. Конни изо всех сил пытается удержать это воспоминание, но оно, как всегда, испаряется на лету.

Дождь льет сильнее, капли отскакивают от серых надгробных плит, от непромокаемых плащей и курток. Сырость просачивается сквозь подошвы ботинок Конни. Налетевший ветер треплет юбку, хлопает ею по лодыжкам. Конни старается не думать о мертвецах, лежащих в холодной земле, прямо у нее под ногами.

И тут слышится шепот. Мужской голос, выговор образованного человека. Настойчивый, тревожный.

– Она здесь?

Конни вглядывается сквозь листву в туман, но не может разобрать, из чьих уст вылетели эти слова и предназначался ли вопрос кому-то конкретно. Как бы то ни было, он остается без ответа.

Конни удивлена тем, сколько людей собралось здесь – в такую-то непогоду! Почти всех она узнает в мерцающем свете лампы, висящей над крыльцом. Деревенские старожилы – Баркеры, Джозефы, Бойзы, Линтотты, Ридманы… Женщин всего одна-две. Есть тут, насколько удается разглядеть Конни, и три-четыре джентльмена: они выделяются среди прочих фасоном одежды. Один из них – очень высокий и грузный.

Эти люди ей незнакомы, и выглядят они здесь, в деревне, неуместно. Какие-нибудь дельцы, врачи или владельцы поместий – из тех, чьи имена красуются на страницах местной газеты во время «фестиваля скорости» в Гудвуде.

Конни вздрагивает. Плечи сковывает отяжелевшая от дождя одежда, ноги онемели, но она не смеет шевельнуться. Не хочет выдавать себя. Ее глаза устремляются к отцу, но Гиффорда уже нет там, где он был только что, и в толпе тоже не видно. Может быть, он зашел в церковь?

Минута идет за минутой.

И тут в дальнем углу кладбища Конни улавливает какое-то шевеление. У нее перехватывает дыхание. Женщина стоит к ней спиной, черты скрыты под черной вуалью, но Конни кажется, что она уже где-то видела ее раньше. Капли дождя блестят на переливающихся перьях широкополой шляпы. Кажется, она тоже прячется за деревьями. Конни почти уверена, что это та самая женщина, которую она видела на болотах на прошлой неделе. Во всяком случае, пальто то самое – с двойными швами, сильно приталенное.

В Блэкторн-хаус гостей не бывает. Людей по соседству живет мало, и отец ни с кем в деревне не сошелся настолько близко, чтобы приглашать к себе домой. Но в прошлую среду Конни заметила какую-то женщину – та стояла на тропинке, наполовину скрытая зарослями рогоза, и не сводила взгляда с их дома. В красивом пальто из голубой шерсти, с двойным швом, и в зеленом платье – правда, подол весь заляпан грязью. Перья и сетчатая вуаль на шляпке скрывали ее лицо. Фигура высокая, стройная. С виду совсем не из тех, кто станет бродить по затопленным полям.

Конни думала, женщина подойдет к двери и представится – ведь она, должно быть, здесь с какой-то целью? Новенькая в деревне, пришла пригласить в гости или познакомиться? Конни ждала, но женщина, поколебавшись несколько минут, повернулась и исчезла в предвечерней мороси дождя.

Конни пожалела, что не вышла тогда к нерешительной гостье, не заговорила с ней.

– Она здесь?

Этот шепот в темноте возвращает Конни из воспоминаний прошлой недели на холодный, сырой погост. Слова те же, но вопрос звучит иначе.

Колокола начинают звонить, звон эхом разносится по пустынному мысу. Все оборачиваются: каждая пара глаз устремлена теперь на западную дверь маленькой церквушки.

Кровь, кожа, кости.

Конни неожиданно для себя понимает, что тоже не сводит глаз с двери. Чудится ей, или правда толпа расступается, освобождая путь в церковь кому-то – привидениям, духам? Конни отказывается принимать за чистую монету такие суеверия, но что-то явно происходит – какое-то движение в тумане, в воздухе. Тени тех, кому уже опустилась на плечо рука Смерти? Или игра света от раскачивающегося на ветру наддверного фонаря? Конни не считает себя чрезмерно впечатлительной, однако это предвестие сбывающегося пророчества и в ее душе задевает какую-то струнку.

Здесь не место для мертвых.

Из своего укрытия Конни тщетно пытается разглядеть хоть что-нибудь за мужскими плечами и спинами, да еще и за сплошным навесом зонтиков. В голове у нее внезапно вспыхивает погребенное где-то глубоко воспоминание. Черные брюки, туфли… Сердце начинает колотиться о ребра, но вспышка памяти уже угасла.

Кто-то что-то бормочет себе под нос. Сердито и недовольно. Конни раздвигает ветки, чтобы лучше видеть. Сутолока, возня, мужские голоса становятся громче. Звук распахивающейся церковной двери, лязг петель – и мужчины врываются внутрь.

Ищут кого-то? Гонятся за кем-то? Конни не знает, видит только, что кладбище вдруг почти опустело.

Колокола звонят громче, подхватывают собственное эхо, и звон длится дольше. Затем – крик. Кто-то разражается бранью. Взмахи рук во влажном вечернем воздухе. Беспорядочное движение – кто-то или что-то стремглав вылетает из церкви. Конни делает шаг ближе, отчаянно пытаясь разглядеть.

Не духи, не призраки – птицы. Целая туча маленьких птичек, стайка за стайкой – вылетев из своего заточения, они натыкаются на шляпы, врезаются в могилы, в надгробия, отчаянно стремясь на волю.

А колокол все бьет. Десять… одиннадцать…

В суматохе никто не замечает руку в черной перчатке. Никто не видит, как проволока захлестывается на горле и скручивается с безжалостной силой. Дикой, неумолимой. Капли крови – словно красная бархотка на белой коже.

Часы бьют двенадцать. Сквозь треск, свист ветра и неумолкаемый звон колокола крика никто не слышит.

Последняя нестройная нота затухает во мраке. На мгновение воцаряется глубокая, гулкая тишина. Ничего, кроме шума нестихающего дождя и ветра и лихорадочного пульсирования крови у Конни в ушах.

«Кому назначен смертный час…»

Время зависает неподвижно. Никто не двигается, никто не произносит ни слова. Затем – шорох, шарканье ног. Щелчок внутренней двери в церкви – открылась она или закрылась, непонятно.

– Всё, последние, – говорит кто-то. – Все улетели.

Беспокойное шевеление пробегает по толпе снаружи. Людям кажется, что их провели, разыграли, как дурачков. Что они стали жертвами обмана. Конни тоже словно очнулась от какого-то транса.