Конни еще не отошла от потрясения после сцены с отцом – и от его нечаянных проговорок, и от дразнящих намеков на то, сколько еще он мог бы рассказать ей, если бы захотел. Но она понимала, что нельзя позволять себе слишком погружаться в эти мысли. Когда она взволнована или расстроена, больше риска провалиться сквозь трещину во времени. Эти обессиливающие тревожные эпизоды помутнения рассудка были причиной, по которой отец не отдал ее в школу, когда она оправилась после несчастного случая.
Конни начала сдирать кожу с шеи и наконец дошла до черепа. Эта была самая нелюбимая ею часть процесса. Структура ткани и запах напоминали о том, что без смерти не было бы новой формы жизни. Не было бы красоты.
Конни задумалась, стоит ли пытаться продать галку, когда та будет готова, – при условии, что она останется довольна своей работой. Последний заказ был осенью – чучело грача для цирюльника из Чичестера, которому хотелось поставить в витрину что-нибудь необычное, что привлекло бы внимание клиентов, – и, хотя отец упорно не желал говорить с ней об их финансовых делах, Конни подозревала, что никакой заработок не будет лишним.
Она вздохнула, размышляя, как бы проделать это без ведома отца. Но, по правде говоря, какая бы судьба ни ждала ее творение, успокоение приносила сама работа. Когда Конни оставалась в мастерской одна, она чувствовала себя по-настоящему собой. Они с птицей вместе работают над созданием чего-то нового и необычного. Процесс был наградой сам по себе. Снятие шкурки, чистка, набивка помогали укрепиться в чем-то осязаемом, ощутить связь с реальным миром.
Конни отложила скальпель и взялась за щипцы. Прижав ободранную галочью голову к столу, она вставила кончики в левую глазницу и сжала. Сначала, как всегда, глазное яблоко держалось крепко. Затем оно выскочило, и следом вытекла струйка чернильно-темной жидкости. Круглый с трех сторон, с четвертой, той, что ближе к глазнице, глаз был приплюснутым и по форме напоминал ягоду черники. Конни положила его на стол, рядом с тонкой черной полоской птичьего языка.
Правый глаз вышел легче. Закончив, Конни завернула все это в клочок газеты и бросила в ведро.
Ну вот, худшее позади. Конни вздохнула, стараясь не втягивать ядовитый запах слишком глубоко в легкие. Тупым ножом вырезала прямоугольник на затылке. Потом теми же тонкими щипцами начала осторожно вытягивать серое вещество галочьего мозга из отверстия. Постепенно, потихоньку – дело хлопотное и грязное. Она опустила плечи и покрутила шеей, зная, что скоро все закончится.
Сейчас она вымоет и законсервирует птицу. А потом, завтра, начнется процесс возвращения ее к жизни.
Кровь, кожа, кости.
Модюи, однако, не указал никаких методов консервации. Окуривания серой казались ему незаменимым средством для уничтожения вредных насекомых. Однако сера действует слишком сильно, она разрушает и сами шкурки… их верхние слои оказывались пережженными; сернистый пар превращал красный цвет в грязно-желтый, желтый под его воздействием тускнел, синий уходил в черноту, пачкались футляры и даже стекла, которыми их накрывали.
Миссис Р. Ли. Таксидермия, или Искусство сбора, подготовки и монтажа образцов естественной истории. Лонгман и Ко. Лондон, Патерностер-Роу, 1820.
В последние недели трудно было не обнаружить себя, – едва ли не самое трудное в этом долгом и ужасном предприятии. Было время, когда оставалась еще возможность рассказать и другую историю. Но мне не хватило смелости, и момент ускользнул.
Среди мертвых – все эти долгие, долгие годы. Запах серы и могилы. Запах гниющей, не законсервированной плоти. Темное стекло. Они запятнали красоту этого места. Разрушили все, что в нем было прекрасного, погрузили в темноту.