До встречи на Венере Виктория Винуэса

Мия

Мой срок годности гораздо короче, чем у большинства людей. Я такой родилась. Очень неудобно. Думаю, именно поэтому мать и бросила меня, когда мне было два дня. Но вариант «умереть, не узнав правильный ответ» я не рассматриваю. Остается одно ― спросить ее саму, другого выбора нет. Даже если для этого придется сбежать из дома и пересечь Атлантический океан.

Я жду, когда каблуки Кейтлин (это моя приемная мать) простучат по коридору, и вот входная дверь открывается и закрывается. Бегу в свою спальню и заглядываю под кровать. Да, он все еще там, мой винтажный чемодан, тот самый, который я купила на гаражной распродаже год назад. В тех местах, где зеленая кожа потерлась особенно сильно, нашиты разноцветные флажки из потрясающих, наверное, уголков мира, названия которых я даже выговорить не могу и где уж точно никогда не побываю. Я ставлю чемодан на кровать и, порывшись в шкафу ― в той его части, где хранятся мои вещи, ― вытаскиваю все свои пожитки. Две пары джинсов, три футболки, мой счастливый кардиган и два свитера; нижнее белье, три дневника, ручки с пастой разных цветов и мое главное сокровище ― фотоаппарат. Вот что я возьму с собой. Розовый шерстяной шарф висит на двери, как новогодняя гирлянда; прихватываю с собой и его. Трусь щекой о мягкий мех ― я знаю, что весна уже наступила и я больше никогда не повяжу его на шею, но просто не могу заставить себя бросить его здесь совсем одного.

У меня за спиной мелькает какая-то тень. Оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с собственным ― крайне изумленным ― отражением в оконном стекле. Вскрикиваю от неожиданности, нервно смеюсь. Что ж, это моя первая попытка побега, что и бросается в глаза.

Мне приятнее думать, что мое сердце само выбрало быть единственным в своем роде, не похожим ни на какое другое, ― именно поэтому в нем три врожденных порока. Но это уже не имеет значения. У меня был план, идеальный план: ровно через год и два дня, в свой восемнадцатый день рождения, я отправлюсь в Испанию и найду свою мать. Ноа, мой друг из фотокружка, поедет со мной. Однако этому плану не суждено сбыться. В этот раз я пролежала в больнице две недели. Врачи говорят, что откладывать операцию больше нельзя, но я не согласилась на нее и никогда не соглашусь. Судя по всему, они просто не понимают, ну а я и объяснять ничего не буду.

Смерти я не боюсь. Я знаю, что моя жизнь будет короткой. А вот операций да ― я боюсь, что в тот миг, когда мое сердце будет раскрыто для всего мира, рядом со мной не окажется человека, которому важно, просто жизненно необходимо, чтобы оно продолжало биться. Извините, но на это я не подпишусь.

Ротвеллы никогда не позволяли мне путешествовать, а уж тем более одной и на другой континент. Это значит, что в воскресенье, когда самолет со мной на борту поднимется в воздух и возьмет курс на Испанию, я официально окажусь в бегах. В сетях запестрят объявления «пропал человек» с моей фотографией. Итого у меня есть всего два дня, чтобы найти кого-то, кто захочет и сможет поехать со мной. Мое сердце начинает колотиться о ребра. Хоть врачи говорили мне, что новые таблетки стоит принимать только в самом крайнем случае, я быстро выпиваю одну. Никаких новых приступов, только не сейчас.

Я закрываю чемодан и мысленно пробегаю по списку необходимых для путешествия документов. Поддельное согласие родителей на поездку ― взяла. Свидетельство о рождении ― на месте. Фальшивый паспорт ― тоже. Мой настоящий паспорт ― упс, чуть не забыла. Я забираюсь на стул, затем на хлипкий стол и молюсь, чтобы он подо мной не рухнул. Тянусь вверх, провожу рукой по крышке шкафа. Мой друг Ноа, который должен был ехать со мной, спрятал паспорт здесь, чтобы мои приемные родители не смогли отобрать его у меня. Встаю на цыпочки, тянусь изо всех сил, ощупываю все вокруг ― ничего, кроме огромных катышков пыли.

Я опускаюсь на колени и сооружаю стопку из учебников ― училась я по ним, конечно, дома, и они мне больше не понадобятся. Осторожно забираюсь на них и дотягиваюсь до самого дальнего угла крышки шкафа. Кончиками пальцев нащупываю шершавую корочку паспорта, и тут входная дверь со скрипом открывается и захлопывается. Ой-ой-ой. Я хватаю паспорт и проделываю путь в обратном порядке: книги, стол, стул, пол.

Кто-то громко топает по коридору, но я не могу разобрать по звуку шагов, кто именно. Спихиваю чемодан на пол. Дверь комнаты распахивается как раз в тот момент, когда я ногой заталкиваю его под кровать.

– Мия, Мия, ты не поверишь, что случилось в школе! ― кричит Бекка, врываясь в комнату как ураган. Бекка ― моя младшая приемная сестра, мы живем в одной комнате. А еще так получилось, что она ― мой самый любимый человек на свете.

Я облегченно вздыхаю.

– Бекка, ты напугала меня до полусмерти.

Бекка бросает рюкзак на пол, ногой закрывает дверь и подбегает ко мне.

– Я не пошла на пересдачу даже, потому что должна была тебе рассказать! Помнишь ту девочку, которая в третьем классе называла меня дебилкой? Так вот, сегодня она завалила тест по английскому. И… ― Бекка замолкает на полуслове, с ужасом смотрит на паспорт в моей руке, затем поднимает на меня умоляющий взгляд. ― Ты уезжаешь?

– Мы говорили об этом, ― отвечаю я самым мягким тоном, каким только могу. ― Помнишь?

Она качает маленькой головкой, ее отсутствующий взгляд подсказывает мне, что нет, она не помнит. Бекка родилась с когнитивными нарушениями, и некоторые вещи просто проходят мимо нее. Наверное, поэтому именно она делит со мной эту комнату в доме людей, которые не являются нашими родителями. Биологические родители Бекки решили избавиться от нее, когда ее расстройство стало слишком очевидным. Ей тогда было пять лет.

Я беру ее мягкое, усыпанное веснушками лицо в руки и улыбаюсь. Это всегда успокаивает ее.

– Я собиралась сфотографировать северное сияние, помнишь? ― шепчу я. ― И это наш секрет; не говори об этом никому. Никогда, ладно?

Я скрещиваю пальцы, подношу их к губам и киваю: наш тайный знак. Я выучила его в приюте святого Иеронима, где провела бо́льшую часть детства.

Бекка улыбается. Она выглядит такой взбудораженной, мне очень неприятно врать ей, но я давно поняла: рассказать кому-нибудь о некоторых вещах ― верный способ их разрушить. Кроме того, как сказать ей, что я никогда не вернусь? Это выше моих сил. Однако все это уже неважно ― внимание Бекки переключилось на улицу перед нашим домом.

– Ты только посмотри, ― произносит она, глядя в окно. ― Тот парень из футбольной команды. Который Ноа убил.

К горлу подступают слезы, но мне удается сдержаться.

– Бекка, не говори так, ― строго отвечаю я.

Меня печалит не столько смерть Ноа, сколько страдания тех, кто никогда его не забудет.

– Это был несчастный случай.

Я стою рядом с ней и вижу, как из дома на другой стороне улицы выходит парень.

– Я даже представить не могу, каково ему теперь.

Вообще-то могу, потому что после случившегося уже бесчисленное количество раз прокрутила эти мысли в голове. Как он будет жить с этим?

Его зовут Кайл, и, хотя он был лучшим другом Ноа, мы никогда не встречались. Мои опекуны позволяли мне выходить из дома только на прием к врачу, в церковь по воскресеньям и в фотокружок. Изредка ― прогуляться с утра. Джош, парень, который живет в этом доме, тоже был в машине в тот день. Говорят, он все еще не оправился.

Я смотрю на Кайла ― он неподвижно стоит там, на нашей узкой улице, уставившись в пустоту, как будто время для него остановилось, ― и пытаюсь сообразить, о чем они разговаривали с Джошем, что могло между ними произойти.

– Что он делает? ― дергает меня за рукав Бекка. ― Зачем он там стоит?

С такого расстояния трудно сказать наверняка, но мне кажется, что Кайл вот-вот расплачется. Он смотрит направо, в сторону города, потом налево, в сторону леса. Медленно, как во сне, он поворачивает налево и, прихрамывая, бредет туда. Смотрит прямо перед собой, рюкзак закинул за плечо.

– Куда он идет, Мия? Что он задумал?

Я не успеваю дать ей ответы, которые удовлетворили бы ее. Я даже не успеваю их придумать. На нашей улочке появляется автобус, проезжает мимо нашего дома и останавливается прямо перед Кайлом, на мгновенье закрывая его от нас. Когда автобус отъезжает, я вижу, что на тротуаре никого нет.

Бекка бросает на меня озадаченный взгляд.

– Он что, в автобус сел? Мия, а зачем ему этот автобус? Он едет только до водопада. В такое время там никогда никого нет.

Она права. Если только Кайл не собирается сделать то, что, я надеюсь, он не собирается делать. Я, конечно, не говорю об этом Бекке, но что-то внутри меня начинает дрожать. Перед тем как он сел в автобус, на лице его было написано отчаяние. Нет, даже больше, чем отчаяние. Я уже видела этот отсутствующий взгляд у тех, кого привозили на скорой помощи, ― обычно в комплекте с таким взглядом шли перевязанные запястья или экстренное промывание желудка. Я должна убедиться, что с Кайлом все в порядке. Я должна сделать это ради Ноа. Он бы не хотел, чтобы с его другом что-то случилось. Я подхожу ближе к окну и смотрю, как удаляется автобус.

– Мия, хочешь в «Эрудита» сыграть?

Вперед