Бекку, очевидно, эта ситуация больше не волнует, но меня ― да. Я прикидываю, как бы мне выбраться из дома так, чтобы никто не заметил. Входная дверь не вариант, поэтому я открываю окно и залезаю на карниз.

– Куда ты идешь? ― Бекка подпрыгивает от возбуждения. ― Я тоже хочу пойти! Я хочу пойти с тобой!

Я снова беру ее лицо в руки и пристально смотрю ей в глаза.

– Бекка, послушай меня внимательно. Мне нужно, чтобы ты сделала вот что. Если я не вернусь к ужину, скажи мистеру Ротвеллу, что звонил мой врач и попросил меня сдать некоторые анализы. И что я не знаю точно, как долго меня не будет. Хорошо? Я должна поговорить с этим мальчиком.

Бекка торжественно кивает и слегка хмурится в знак того, что она все понимает. Если повезет, она будет помнить то, что я ей сказала, достаточно долго, чтобы прикрыть мое отсутствие. Я скрещиваю пальцы в нашем тайном знаке.

– Прикрой меня, ладно?

Бекка снова кивает, и ее лицо расплывается в довольной улыбке.

Едва мои ноги касаются газона, она закрывает окно изнутри и показывает мне поднятый большой палец.

Какие варианты у меня есть? У меня нет машины, и даже если я украду ее, далеко я не уеду, потому что не умею водить. Пешком до водопада идти больше двух часов, а автобус туда ходит всего три раза в день. Детский велосипед Бекки, что лежит на траве, ― моя лучшая и единственная возможность. Если кто-нибудь из моей семьи увидит, как я гонюсь за автобусом, идущим в лес, на велосипеде с розовой бахромой на руле и корзинкой для кукол на багажнике, они вызовут скорую помощь, а потом прикуют меня к больничной койке, поэтому я прошу небеса сделать меня невидимой.

Я запрыгиваю на велосипед и начинаю крутить педали. Назад не оглядываюсь.

Автобус укатил далеко вперед и исчез за поворотом. Я кручу педали слишком быстро, мышцы бедер начинает сводить, и я упрашиваю свое неисправное сердце продержаться еще немного, дать мне совершить что-то хорошее ― что-то такое, что сделает мою жизнь достойной появления на свет, ― прежде, чем оно своим последним толчком вышвырнет меня с этой планеты.

Возможно, из меня получится гораздо более умелая беглянка, чем я думала.

Я ― тот ублюдок, который месяц назад убил одного своего лучшего друга, а другого сделал инвалидом. Вообще-то о Джоше я узнал буквально на днях. Его выписали неделю назад, а повидался я с ним только сегодня. Я знаю, что вел себя как скотина, но, честно говоря, я не мог взглянуть ему в глаза. Его мать сегодня сказала мне, что он, возможно, никогда больше не сможет ходить. Сам Джош еще не знает.

Думаю, это объясняет, почему я сел в автобус: я не могу вернуться домой.

Я ни за что не скажу маме. Она этого не перенесет. Я забрал одну жизнь и разрушил другую, и вести себя так, будто ничего не произошло, я не могу. Такое не прокатит.

Очередная кочка на дороге вышвыривает меня из адского варева моих мыслей обратно в реальность, на последнее место в хвосте этого потрепанного жизнью автобуса. Мое сердце вот-вот разорвется. Я в пятый раз проверяю ремень безопасности и пытаюсь убедить себя разжать пальцы, которыми судорожно вцепился в сиденье.

Я выглядываю в проход, чтобы посмотреть, где мы едем, и ловлю взгляд водителя, который смотрит на меня в зеркало заднего вида. Хмуро смотрит, переводя взгляд своих черных глаз с меня на дорогу и обратно. Я ― его единственный пассажир. Шрамы на моем лице и руках никогда не способствовали тому, чтобы я мог проскользнуть куда бы то ни было незамеченным, но все же слишком уж он на меня пялится.

Я возвращаюсь на свое сиденье, мечтая стать невидимкой, смотрю время на мобильнике. Пять тридцать. Если совсем точно ― тридцать один день, двенадцать часов и двадцать пять минут с того момента, как я стал виновником той ужасной аварии.